Ричард Бротиган
Экспресс Токио-Монтана

 

 

Несмотря на то, что экспресс Токио-Монтана движется с хорошей
скоростью, по пути его ждет немало остановок. Книга и есть
небольшие станции: одни уверены в себе, другие только ищут
свое лицо.
"Я" в этой книге - голос каждой станции по пути следования
экспресса Токио-Монтана.

ЧАСТЬ 1: ЧАСТО, СЛОВНО ХЭЛЛОУИНСКИЕ ПОПРОШАЙКИ, ПРИКРЫВАЯСЬ
СЛУЧАЙНЫМИ МАСКАМИ

На третий день пути от реки Лаки-Форд мы нашли труп, почти целиком
съеденный волками (коим здесь несть числа - они заставляют нас бодрствовать
по ночам, закатывая концерты своим воем) и оскальпированный индейцами...
Мы предали его земле и продолжили свой путь в печальных раздумьях. -
Джозеф Франкл.

Часто, словно хэллоуинские попрошайки, прикрываясь случайными
масками философской болтовни, мы рассуждаем о высшем смысле
человеческой жизни; так и сегодня я думаю о Джозефе Франкле -
человеке, который принес Америке свое будущее, одному Богу извест
но зачем, в 1851 году из Чехословакии, а после целиком истратил это
будущее, чтобы в начале декабря 1875-го упасть замертво лицом в снег,
почти счастливцем, и обрести покой в форте Кламат, Орегон, в
навсегда исчезнувшей могиле.
Я прочел уцелевшие обрывки дневника, который он вел во время
долгой и неудачной золотоискательской экспедиции, предпринят
ой им в 1854 году из Висконсина в Калифорнию, а также несколько
посланных из Калифорнии писем.
Дневник написан правдивым, как зеркало, слогом, наивным и искушенным
одновременно, он отражает иронию и мягкий юмор. Джозеф Франкл
видел эту землю по-своему.
Видимо, эта странная жизнь неизбежно, точно неловкая комета, вела его к
своему дневнику, а много позже к смерти в Америке.
Начать с того, что отец Джозефа Франкла владел в Чехословакии пивоварней и
стекольным заводом - значит можно предположить, что его окружал стабильный и
обеспеченный мир.
Выучившись в Пражской консерватории, он стал музыкантом-классиком,
гастролировал с оркестром и выступал с концертами в Чехословакии,
Австрии и Германии. Я спрашиваю себя и не нахожу ответа: для чего,
оставив иную жизнь, Джозеф Франкл приехал в Америку? Что-то внутри
меня не может понять, зачем он это сделал.Господи, как же далеки
все эти концертные программы, Бетховен и Шуберт, Берлин и Вена от
Джозефа Франкла, так описавшего американский Запад: ...после ужина
нас посетил настоящий дикий индеец, вождь племени Омаха. Сказал,
что ищет свою скво. Он не видал ее уже два дня, видимо, где-то
бродит среди эмигрантов.Слишком далеко от замершего в ожидании музыки
концертного зала.Оставив в Висконсине свою рожденную в Чехословакии,
но сосватанную в Америке жену Антонию, или Тони, как он ее называл,
а с ней маленького сына Фреда, Джозеф Франкл отправился в Калифорнию
искать золото.Я думал о том, как он прощался с Антонией. Я думал о том,
как она его ждала. Ей двадцать лет. Ей, должно быть, одиноко.
Ее муж ушел на три года.

ЧАСТЬ 2: СУЕТЛИВЫЕ И СТАРОМОДНЫЕ НЕМЫЕ ФИЛЬМЫ (ИНДЮКИ, КУРОПАТКИ)

В 1854 году на Западе Джозефа Фрэнкла водится множество птиц, похожих на
суетливые и старомодные немые фильмы (индюки, куропатки, утки, гуси, бекасы,
фазаны), и множество зверей, похожих на актеров этих фильмов (бизоны,
олени, волки), и множество рыб, похожих на плавучие немые титры (щуки,
зубатки, окуни), а еще непохожие на фильмы огромные одинокие пространства,
где не живет никто, и узкая дорога, с которой так легко сбиться. Мы поняли,
что плутаем. Дорога, по которой мы движемся, глядится смутно, словно никто
не ступал на нее уже год. Здесь нет человеческих следов, но явно проходили
волки и другие крупные животные. Неодолимая тишина угнетает.
Эту землю населяют хитрые индейцы-песокрады, которые умудряются одержать верх
над врагом, даже когда, снарядив небольшую армию, он заявится к ним в лагерь
и потребует свою собаку, угрожая ВОЙНОЙ!, если они не вернут пса
добром (как же это далеко от Праги и Чехословакии, от короткой карьеры
классического музыканта!); индейцы ловки в своем песокрадстве, они
предлагают коня в обмен на собаку, но проворачивают дело так, что лошадь
остается у них, а люди (в том числе Джозеф Франкл) возвращаются в лагерь без
пса и обещанного коня, хотя знают, что тот есть у индейцев. На собаке можно
ставить крест, а проклятые индейцы чересчур хитры.
Люди, которых Джозеф Франкл встречает по пути в Калифорнию, архетипично дики и
повернуты мозгами. Я не верю, что нормальный и уравновешенный член общества
добровольно изберет фронтиры и первопроходство. Только странные и в
некотором смысле полусумасшедшие люди отправляются устраивать свои жизни
там, где не живет больше никто.
Джозеф Франкл начинает именно с этого - я хочу сказать, он знает, с кем имеет
дело, беря в попутчики трех безумных немецких братьев и еще одного немца,
мечтающего о военной славе Германии и мировом господстве.
1854-й год!
И конечно, напившись в первый же день, они страшно мучились от похмелья - все,
включая Джозефа Франкла, который скучал по своему пиву, да и по другой
выпивке тоже.
Взгляду путешествующего по Западу человека представали нечистые на руку vземлевладельцы, шарлатаны-врачи, циничные фермеры, дикие безбожные охотники,
выглядевшие, по мнению Джозефа Франкла, весьма странно, попади они на улицы
Европы: Их одежда красноречива. Они и шагу не ступили бы по мостовой любого
европейского города, будь им даже это позволено, без того, чтобы
тотчас не собрать толпу, и чтобы люди не спрашивали бы друг друга, что за
комедианты тут объявились.
Он знакомится с хитрой гулящей женушкой и ее рогоносцем мужем, простым и
добросердечным дураком; с судьей, направляющимся в Юту, чтобы вершить
справедливость, а заодно обернуть с выгодой 25,000 долларов, потраченных на
мануфактуру, которую он намеревался продать мормонам -последних Джозеф
Франкл считал непристойной человеческой породой; голодного индейского вождя,
так и не поблагодарившего Джозефа Франкла за обед; распутного попа и его
очаровательную повариху; отряд индейцев-вымогателей из племени Сиу, которые
только что победили Пауни, а теперь тащили с собой двадцать один скальп,
считая эти трофеи предметами особой гордости; любезного хозяина каравана,
давшего Джозефу Фраклу кров и пищу, когда тот был очень голоден.
В Плэйсервилле, золотой стране Калифорнии два проходимца с выгодой для себя
продали ему сухой участок, а некий торговец открыл кредит на все то время,
пока длились так ничем и не завершившиеся поиски богатства; Джозеф Франкл
жил в заброшенной китайской лачуге, раскапывал золото и, в конце концов, был
вынужден наняться на работу к другому изыскателю, который сам уже не
справлялся.
Все шло наперекосяк у Джозефа Франкла в этой Калифорнии - земле, которую он
называл прекрасной, но несчастливой страной.
И все это время жена Антония ждала в Висконсине его возвращения. У нее было
слабое здоровье. Прошло три года. Слишком много для молодой женщины, которая
к тому же плохо себя чувствует.

ЧАСТЬ 3: ДОЛГИЕ ДВЕРИ ДЖОЗЕФА ФРАНКЛА

Мы прибыли в лагерь на третий день с сильного дождя и грозы, так что накрыть
ужин удалось с большим трудом. Я разливал чай, и тут услыхал...
Но мы никогда не узнаем, что услыхал Джозеф Франкл, ибо страницы дневника,
следующие за и тут услыхал, потеряны.
Прекрасные перерывы его дневника напоминают мне долгие поэтические паузы, когда
слышна невинность вечности.
Пред самым и тут услыхал он работал поваром в натерпевшемся от индейцев
караване. Пауни становились настоящей бедой. Большинство этих индейцев
вообще не носили одежды. Они бегали голышом, если не считать за одежду
оружие, и на уме у них не было ничего хорошего.
... и тут услыхал...
Мы не узнаем никогда.
Он вернулся к своему повествованию у начала Великих Равнин, и то, что он
услыхал, навсегда пропало.
Следующий перерыв в его записях сделан умышленно. В форте Ларами он говорит: я
не стану описывать конец моего пути до Солт-Лэйк-Сити, ибо не могу
припомнить чего-либо интересного.
Как будто в Солт-Лэйк-Сити он попал неожиданно, описывать нечего, а весь путь от
форта Ларами до Солт-Лэйк-Сити (больше 400 миль) был просто дверьми, которые
он открыл и шагнул внутрь.
Дневник Джозефа Фрэнкла обрывается в горах Сьера, когда он просыпается утром,
заметенный снегом.
Антония ждет в Висконсине своего заметенного снегом мужа Джозефа Франкла,
волнуется за него, гадает, когда же он вернется.
Три долгих года.

ЧАСТЬ 4: ДВА УРОЖЕНЦА ЧЕХОСЛОВАКИИ ПОХОРОНЕНЫ ЗДЕСЬ, В АМЕРИКЕ

Наконец, Джозеф Франкл вернулся к Антонии - теперь ей двадцать три года. Должно
быть, она была очень счастлива. Наверное, она обнимала его и плакала.
На некоторое время он успокоился, они родили еще пятерых детей, и Джозеф Франкл
вернулся к жизни пражского музыканта. Давал уроки фортепьяно и пения, в
Ватертауне, штат Висконсин, работал директором мендельсоновского певческого
общества.
Проработав несколько лет окружным чиновником, он в 1869 году переехал в Крит,
Небраска, в 1870-м открыл там бакалейную лавку, но дела шли плохо, так что в
1874-м году по неизвестно какой, но явно проклятой Богом фантомной
калифорнийской причине, он оставил в Крите свою жену Антонию с кучей детей и
снова отправился в Плэйсвилль еще раз искать золото. Через годы после
того, как кончилась золотая лихорадка.
На этот раз по пути в Калифорнию он ничего не писал. Он просто туда пришел. И
конечно, у него опять ничего не вышло. Он даже поселился в той же китайской
лачуге, где жил двадцать лет назад.
Не судьба была Джозефу Франклу найти в Калифорнии удачу, и он решил отправиться
к старшему, уже взрослому сыну Фреду, который жил теперь в Валла-Валла, Вашингтон, зарабатывая рубкой леса.
Фред был американским внуком чехословацкого хозяина пивоварни и стекольного
завода. Как далеко в этом мире разносятся семена крови.
Весной 1875 года Джозеф Франкл прошел пешком из Плэйсвилля до Портленда, Орегон.
650 миль. Он повернул к реке Коламбия и двинулся в Голубые горы, где жил его
сын.
Работы в Вашингтоне было немного, так что он, его сын и друг его сына решили
отправиться в Калифорнию, где дела пойдут лучше (Ох, нет!), так начался
третий калифорнийский поход Джозефа Франкла.
Они ехали на лошадях, но зима стояла холодная, и сын Джозефа Франкла решил
вернуться и доплыть до Калифорнии на пароходе; отец и друг продолжили свой
путь на лошадях.
Хорошо: на данный момент сын на пароходе, а отец на лошади едут в Калифорнию.
Все это становится странным. Но история Джозефа Франкла вообще непроста.
Пробираясь через Орегон, Джозеф Франкл заболел: одиннадцать дней ничего не ел,
несколько суток бредил. Я не знаю, что это был за бред - наверное, там
встречались индейцы и концертные залы.
С попутчиком они расстались - тот сперва ухаживал за ним, а потом отправился за
подмогой. Несколько дней спустя Джозефа Франкла нашла поисковая экспедиция:
он лежал мертвый, лицом в снег и не казался особенно несчастным.
В бреду он, наверное, думал, что смерть - это Калифорния. Его похоронили в форте
Кламат, Орегон, 10 декабря 1875 года, в потерянной навсегда могиле.
Так закончилось его американское детство.
Антония Франкл умерла в Крите, Небраска, 21 ноября 1911 года - от всех ее
ожиданий не осталось и следа.

Все, кого я не встретил там,
где не побывал

- У меня короткая линия жизни, - она говорит. - Черт побери.
Мы лежим под одеялом. Сейчас утро. Она разглядывает свою ладонь. Ей двадцать три
года; темноволоса. Она очень пристально разглядывает свою ладонь.
- Черт побери.

Потому и забыл этим утром о бутылке - японские ловцы кальмаров спят, а я думаю об их сне.
В час ночи перед сном я смотрел, как они ловят кальмаров. В Тихом океане стояли на якорях лодки, и на них сиял свет. Этим светом ловцы приманивали кальмаров. Четыре лодки японских ловцов кальмаров расположились четко, как звезды в небе. Своим собственным созвездием.
Потому я и забыл о бутылке. Думал про то, как до самого рассвета они ловят своих кальмаров, и может, пропустят перед сном один-два стаканчика. Надо было думать о бутылке, а не о спящих японских ловцах кальмаров.
Месяц назад я привез эту бутылку в Японию.
История довольно интересная. Однажды вечером за пару недель до того, как отправиться из Сан-Франциско в Японию, мы сидели с друзьями в баре и говорили, что хорошо бы взять бутылку и насовать в нее записок потом я отвезу ее в Японию и брошу в море.
Мой старый друг бармен принес очень крепкую пустую бутылку из-под "драмбуи", и мы стали писать записки, не глядя друг на друга. Каждый сочинял свое собственное послание, но держал его при себе - затем, никому не показывая, опускал в бутылку; через несколько часов в ней собралось тридцать пять или сорок записок. В тот вечер в американском баре это напоминало срез общественного мнения.
Мой друг бармен заткнул бутылку пробкой и запечатал очень прочным сургучом, который носил с собой, поскольку работал еще каллиграфом и ставил именные сургучные печати под выводимыми собственноручно прекрасными словами. Бутылку он запечатал профессионально. Пьяный и счастливый, я потащил ее домой.
Через несколько недель я привез ее в Японию - бросить в море, где она поплывет по течению, может даже обратно в Америку; лет через триста ее найдут и с некоторым любопытством рассмотрят, а может она просто разобьется о калифорнийские скалы, кусочки стекла упадут на дно, и выпущенные на свободу послания, проплавав всю свою короткую жизнь, превратятся в неразличимые и безымянные рукава течения, что разбиваются о прибрежные мели.
Пока все хорошо, однако утром, задумавшись о спящих японских ловцах кальмаров, я забыл о бутылке и просто вышел из дверей квартиры, которую мы с друзьями снимали в Аджиро - эти мои друзья специально взяли напрокат лодку, чтобы отвезти бутылку далеко в море, бросить ее там, а потом заняться рыбалкой.
Моим японским друзьям понравилась бутылочная история, и они горели желанием отправить ее в путешествие. В порту, дожидаясь, когда пригонят лодку, они спросили меня, где же бутылка.
Вид у меня получился изумленный - пришлось сказать, что я забыл о ней, хотя на самом деле бутылка была теперь со спящими японскими ловцами кальмаров. На столе позади кроватей она ждала ночи, чтобы стать частью их созвездия.

Самый маленький снегопад в истории

Самый маленький в истории снегопад прошел час назад у меня во дворе. Примерно из двух снежинок. Я ждал, когда упадут другие, но не дождался. Снегопад состоял ровно из двух снежинок.
Они упали с неба, так же неуклюже, как шлепались на задницы Лорел и Харди - сами, если вдуматься, чем-то похожие на снежинки. Как будто Лорел и Харди, обернувшись снежинками, устроили самый маленький в мире снегопад.
Видно, долго они летели с неба, эти две снежинки с перемазанными кремом физиономиями и мучительно смешными попытками сохранить достоинство в мире, который очень хочет отобрать его у них, в том самом мире, что привык к большим снегопадам - два фута, не меньше - и лишь хмурится, глядя на то, как падают две снежинки.
Комедия опустилась на снег, оставшийся после дюжины предыдущих снегопадов, теперь нужно было подождать: я высматривал в небе новые хлопья, пока не понял, что эти две снежинки и были снегопадом Лорела и Харди.
Я вышел во двор и стал искать. Я преклонялся перед мужеством, с которым эти двое противостояли миру. Я положу снежинок в морозилку: там им будет удобно, там они найдут внимание, восхищение и одобрение - все то, чего достойна их красота.
Вы никогда не искали снежинки на земле, уже два месяца покрытой снегом?
Я более-менее представлял, куда они упали. Я искал две снежинки в мире миллиардов. И ведь мог на них наступить - не слишком приятная мысль.
Совсем скоро до меня дошло, насколько безнадежна эта затея. Самый маленький в мире снегопад прошел безвозвратно. Его не отличить ни от чего другого.
Остается только радоваться, что уникальное мужество этого двуснежинкового снегопада как-то живет в мире, где такие вещи никому особенно не нужны.
Я вернулся домой, оставив в снегу Лорела и Харди.

Змеиная история Сан-Франциско

Если задуматься о Сан-Франциско, вряд ли кому в голову придут змеи. Туристский же город - люди ходят туда за французскими батонами. Не нужны им в Сан-Франциско змеи. Если бы они знали, что вместо французских булок им подсунут змей, то сидели бы дома, где-то там, во всей остальной Америке.
Но сан-францисские туристы могут спать спокойно. То, что я собираюсь рассказать - единственная известная мне змеиная история Сан-Франциско.
Когда-то я дружил с очень красивой китаянкой. Она была необыкновенно умна и обладала отличной фигурой, на которой выделялись груди. Большие и прекрасной формы. Груди цвели и снимали урожай внимания везде, где бы она ни появилась.
Интересно конечно, но в этой женщине меня больше привлекал ум, чем тело. Для меня ум вообще очень сексапильное качество, а она была умнее чуть ли не всех, кого я когда-либо знал.
Любой другой таращился бы на грудь, я же вглядывался в ее ум, аналитический и архитектурно четкий, как свет зимних звезд.
Какое отношение интеллект прекрасной китаянки имеет к сан-францисским змеям - спросите вы, повышая градус нетерпения.
Однажды мы с ней заглянули в магазин, что торгует змеями. Нечто вроде рептильного сада; мы без особой цели гуляли по Сан-Франциско, и на эту змееводческую берлогу наткнулись случайно.
Ну, зашли.
Магазин заполняли сотни змей.
Змеи были всюду - куда ни посмотри.
В этой лавке после того, как человек разглядит, я бы даже сказал, через секунду после того, как человек разглядит змей, он чувствует запах змеиного дерьма. Насколько я помню - хотя, если вы серьезно изучаете змей, не стоит считать мои слова истиной в последней инстанции - так мог пахнуть труп ленивого и сладкого пирожка-утопленника размером с хороший фургон; но почему-то вонь не показалась нам настолько ужасной, чтобы сразу бежать из магазина.
Нас очаровал этот грязный змеюшник.
Почему хозяин не приведет своих змей в порядок?
Змеи не любят жить в собственном дерьме. Они скоро бросят эту проклятую богом лавчонку. Вернутся туда, откуда пришли.
В грязной змеиной лавке собрались змеи из Африки, Южной Америки, Азии - со всего мира, и теперь лежат в дерьме. Всем им нужен билет на самолет в один конец.
В центре змеиного кошмара стояла огромная клетка с очень тихими белыми мышами, чья судьба, очевидно, стать в конце концов лавочной вонью.
Разглядывая змей, мы с китаянкой обошли магазин. Было жутко и интересно в одно и то же время.
Наконец мы остановились у ящика с двумя кобрами, и обе змеи уставились на ее груди. Змеиные головы почти прижались к стеклу. Выглядели они точно как в кино, только в кино не воняет змеиным дерьмом.
Китаянка была очень маленького роста, примерно пять футов и один дюйм. Две вонючих кобры пялились на ее груди с расстояния примерно три дюйма. Может поэтому мне всегда нравился ее ум.

Футбол

Доверие, которое ему оказали, послав на всеамериканский чемпионат по футболу, осталось с ним на всю жизнь. В двадцать три года он погиб в автокатастрофе. Хоронили его под дождем. В середине службы священник забыл, о чем говорит. Люди стояли у могилы и ждали, когда он вспомнит.
Вспомнил.
- Этот молодой человек, - сказал священник, - играл в футбол.

Таксопарк ледникого периода

Эти горы в Монтане бесконечно меняются: минута за минутой, ничего не остается прежним. Так работают солнце, ветер и снег. Так играют облака и тени.
Я опять смотрю на горы.
Время нового заката. На этот раз приглушенного. Выходя из дому и направляясь сюда, к большому окну с видом на горы в комнате, что уселась под крышей красного амбара, я ждал совсем иного заката.
Я предполагал увидеть чистый резкий закат, аналитичный в своем понимании этого первого в долине снежного осеннего дня.
...10 октября 1977 года.
Вчера вечером, когда мы ложились спать, падал снег, но теперь закат меняется снова, минута за минутой, надевая другой характер. Приглушенность уступает место туманной резкости, напоминающей нож, который умеет резать что-то одно, но не умеет другое. Режет персик, но не режет яблоко.
В городке жила потрясающая бабуля; она командовала таксопарком, в котором едва ли наберется две машины. Можно сказать, таксопарк состоял из одного такси-плюс, и это будет недалеко от истины.
Короче говоря, год назад она везла меня из города; в тот день высокие белые облака заключили сделку с резким июньским солнцем, в результате их сотрудничества свет в горах мелькал быстро и драматично.
Конечно, мы говорили о ледниковом периоде
Бабуля обожала разговоры о ледниковом периоде. Это была ее излюбленная тема. Но, покончив с ледниковым периодом, она переключилась на пробегавший по горам световой узор.
- ...ледниковый период! - воскликнула она, театрально подводя черту под разговором о ледниковом периоде. Потом ее голос смягчился. - Эти горы, - добавила она. - Я живу здесь пятьдесят лет, а то и больше, миллион раз смотрела на горы, и никогда они не были одинаковыми. Всегда разные, всегда меняются.
Когда бабуля заговорила о горах, они были одни, а когда замолчала - совсем другие.
Кажется, именно это я хочу сказать о закате.
- Разный, меняется.

Карповый храм

Пятничными вечерами, когда в Шибуйе закрываются бары, народ, смеясь и лопоча по-японски, выдавливается на улицы, словно пьяная и счастливая зубная паста.
Поток машин очень плотный, много такси. Всем давно известно, что пятничными и субботними вечерами поймать в Шибуйе такси очень трудно. Иногда и вовсе невозможно, если только судьба или прямое вмешательство богов не зарезервируют для вас машину.
Я стою в Шибуйе, посреди гигантской японской гулянки. Я живу один и домой не тороплюсь. В гостиничном номере меня будет ждать пустая кровать, похожая на мост через одинокий и односпальный покой.
Вот и стою, мирный, как банан, и весьма в этой всеяпонской толпе на него похожий. Мимо в плотном потоке ползут забитые людьми такси. Впереди виднеются свободные машины, но их всякий раз перехватывают, едва они подъезжают поближе.
Мне все равно.
Я никуда не тороплюсь - в отличие от многочисленных парочек, что летят навстречу счастливому и пьяному траху.
Пусть такси достаются им.
Я тоже был когда-то молодым.
Но тут я замечаю, что ко мне приближается машина; парочки по непонятной причине куда-то подевались, и я автоматически поднимаю руку. Не то чтобы мне нужна машина. Просто автоматически. Очень мне надо уводить такси у них из-под носа.
Когда человек размышляет таким образом, то, конечно же, машина останавливается; я залезаю внутрь. Доброта хороша в меру. Такси явно принадлежит водителю: интерьер несет на себе отпечаток его характера и профессиональной гордости за то, что он водит не чью-то машину, а свою собственную.
Я объясняю по-японски, куда ехать, и мы трогаемся с места. Я еще не пришел в себя оттого, что мне вообще досталось такси, и потому только через минуту до меня доходит, какое такси мне досталось. Залезая внутрь, я соображаю, что машина эта необычная, гораздо более необычная, чем другие, несущие на себе отпечаток хозяйских вкусов.
Чуть позже меня, как говорится, осеняет - прямо вот так, в Шибуйе, в плотном после закрытия баров потоке машин до меня вдруг доходит, что это такое. Я не в такси. Я в карповом храме. Машину заполняют карпы - на рисунках, фотографиях и даже на картинах маслом. Два карпа расположились у заднего сиденья на картинах с золочеными рамами. По одному у каждой двери.
Карпы плавают по всему такси.
- Карп, - говорю я по-английски, надеясь, что водитель поймет это слово. Не помню я, как будет карп по-японски.
- Хаи, - отвечает таксист, по-японски это значит "да". Подозреваю, он знает, как называется карп на всех земных языках, даже на эскимосском, хотя у них нет никаких карпов, а только всяческие айсберги. Этот человек по-настоящему любит карпов.
Я с интересом его рассматриваю.
Радостный живчик.
В Японии - вспоминаю я - считается, что карп приносит удачу, и вот я в карповом храме, ползу в японском любовном потоке. Все сходится. В машинах вокруг меня - юные любовники на пути к страсти и наслаждению. Мы плывем среди них, как сама удача.

Мясо

Человек пристально смотрит на мясо. Он смотрит на мясо так сосредоточенно, что все его непосредственное окружение стало тенью миража.
У него на пальце обручальное кольцо.
На вид ему чуть больше шестидесяти лет.
Он хорошо одет.
Невозможно догадаться, почему он так пристально смотрит на мясо. По тротуару идут люди. Он их не замечает. Иногда им приходится его обходить.
Его интересует только мясо.
Он неподвижен. Руки прижаты к бокам. Лицо ничего не выражает.
Сквозь открытую дверь холодильника он пристально смотрит на свешивающиеся с крюков половинки мясных туш. Они выстроились в ряд, как красные домино.
Я прохожу мимо и оглядываюсь, потом мне хочется узнать, почему он тут стоит, я разворачиваюсь и иду назад, опять мимо него, стараясь разглядеть, что же он там увидел.
Должно же там быть что-то еще, но я ошибаюсь - уже в который раз в этой жизни.
Ничего, только мясо.

Зонтики

Никогда не понимал зонтиков, ведь я никогда не боялся промокнуть. Зонтики - вечная моя загадка, и я не знаю, почему они возникают всякий раз перед самым дождем. Все остальное время их нет на картине, как будто они не существуют вовсе. Наверное, зонтики живут сами по себе в маленькой квартирке на окраине Токио.
Неужели зонтики знают, когда пойдет дождь? Ведь люди этого не знают точно. Человек из бюро погоды говорит, что завтра пойдет дождь, но он не идет, и вы не найдете в округе ни одного из этих проклятых зонтиков. Потом человек из бюро погоды говорит, что день будет ясным, и вдруг, куда ни посмотри - зонтики, а через пять секунд уже льет, как из ведра.
Кто они, эти зонтики?

Смерть в Канаде

Об этом токийском дне почти нечего сказать. Я кажусь себе тупым, как ржавый нож на кухне монастыря, заросшего бурьяном и брошенного двести лет назад, когда обитателям наскучило читать молитвы, и они, перебравшись в другое место, начали там новую жизнь, которая свела их потом в могилу, впрочем, все там будем.
В Канаде пять секунд назад кто-то умер во сне. Совсем легкая смерть. Человек просто не встанет утром. В Японии эта смерть не откликнется никак, ведь никто о ней не узнает - ни один японец из 114,000,000.
Послезавтра канадского покойника похоронят. Погребение будет современным по всем стандартам. Священнику будет нелегко следить за церемонией. Вместо похоронной процедуры он, пожалуй, предпочел бы заняться чем-нибудь поинтереснее.
Он чуть ли не злится на мертвеца, что разлегся в дешевом гробу в нескольких футах от его ног. В какую-то секунду он словно хватает его и трясет, как напроказившего ребенка, но голос в это время продолжает бубнить:
- Все мы лишь частица смертной плоти на опасном пути от рождения к... - он переводит взгляд на мертвеца, как бы предупреждая, чтобы тот не распускал руки... - смерти.
Через пару часов, когда покойника благополучно засыплют землей, священник вернется домой и, заперев двери кабинета, выпьет стакан шери.
Все это никак не отзовется в Японии. Никто даже не узнает.
В Киото этим вечером кто-то умрет во сне. Прямо в постели - повернется на другой бок и умрет. Тело постепенно остынет, и Канада не объявит день национального траура.

Осенний сбор форели

Время идти на рыбалку...
Сейчас октябрь, жди меня Монтана, я опять уезжал, жди меня Япония, и т.д., я снова возвращаюсь, жди меня скалистая гора. Записывая все это, я думаю о слове "жди". Я думаю, что оно связано со словом "дожди". У них так много общего. Начинаются дожди, и что еще остается делать - только жди и жди, когда же они кончатся, минуты, часы и дни.
Для осенней рыбалки мне нужна новая лицензия, приманки и крючки, так что я отправляюсь в рыболовный магазин и обновляю себя как рыболова.
Я люблю рыболовные магазины.
Они - соборы детской романтики, ибо я провел там тысячи часов, преклонив колена перед могуществом удочек и катушек, что, словно религия, ведут нас к рекам, озерам и рыбалке в страну фантазию, где я поймаю каждую каплю воды на этой планете.
Весь следующий день я готовлюсь к рыбалке. Я выбираю 7.5-футовую удочку и решаю попытать счастья в горном ручье.
Я достаю модные сапоги и рыболовную рубаху.
Я решаю, какие возьму с собой приманки. Моя японская жена изредка, но внимательно наблюдает за приготовлениями, которыми я занимаюсь с таким явным энтузиазмом.
Я уже у порога, настало время идти на рыбалку, и тут она говорит:
- Не забудь клинексы.
- Что? - спрашиваю. - Я ловлю рыбу уже треть века, и клинексы никогда не имели отношения к моей рыбалке.
- Возьми с собой клинексы.
- Что?
Я занимаю четкую оборонительную позицию и пытаюсь разобраться с этим совершенно новым аспектом рыбалки, никогда раньше не приходившим мне в голову.
- Вдруг ты чихнешь.
Я задумываюсь.
И вправду.

Школа гармоники

В какой-то странный миг нежданное и зачарованное наваждение, словно быстрая птица, вдруг влетело ко мне в мысли, посидело немного на ветках разума, поглядело на меня с довольным видом и улетело прочь, чтобы позже вернуться для столь же короткого визита. Оно возвращается всегда.
Другими словами - Школа Гармоники!
Сон наяву: школа, где все играют на гармониках - ученики, учителя, завуч, вахтер и столовский повар.
У каждого там своя гармоника, все играют с той минуты, когда школа открывается и до самого закрытия. Школа Гармоники - отличная школа, в ней учат единственному предмету - игре на гармонике; после уроков, ученики уносят гармоники домой, чтобы делать домашние задания по гармонике.
В Школе Гармоники нет ни футбольной, ни баскетбольной, ни бейсбольной команд. Зато есть гармоническая команда, которая с радостью ввязывается в любые состязания и никогда не проигрывает.
Каждый сентябрь, в первый школьный день новички получают гармоники, а в последний - выпускники уносят гармоники с собой: гармоники - это их аттестаты.
Вокруг Школы Гармоники растут прекрасные зеленые деревья, с сентября по июнь в листьях разносится гармонический ветерок, а сама школа слышна на мили вокруг.
Эту совершенно особую образовательную концепцию можно описать лишь как Школу Гармоники.

Зимний отпуск

Еду в город: могилы обернулись припорошенным ветром, впереди на другой стороне дороги мягко закручивается воронка, но бояться нечего. Обычный в Монтане зимний день проходит мимо кладбища, на котором сейчас нет других знаков препинания, кроме воткнутых в снег пластмассовых цветов.
Кладбище современное, без крестов и надгробий. Спроектировано грамотно, как холодильник, со вкопанными в землю железными отметками: о том, что это кладбище, напоминают лишь пластмассовые цветы и запорошенный ветер, что дует с могил и ластится к дороге. Спустившись с гор, ветер помогает могилам оторвать от себя якоря серьезности.
Еду мимо: и чудится мне, что могилы почти шалят, что они рады освободиться от своих якорей, портов приписки, морских расписаний и груза молчания.
В этот зимний день могилы свободны - и счастливы.

Назанчение

Телефону незачем звонить в воскресенье посреди ночи, да еще так долго.
Кофейня совсем закрыта.
Здесь продают кофе не в чашках, а в фунтах, так что никто не сидит, попивая, и не ждет телефонного звонка.
Здесь жарят кофейные зерна и продают их либо прямо так, либо молотые, как пожелаете, для чего вам нужна чашка кофе, чего вы ждете от кофейных зерен. Может, вы предпочтете Шекспира. А кого-то интересуют Лорел и Харди.
Но телефон все звонит.
В кофейне никого, кроме кофежарочного аппарата, чье истинное назначение, если судить по виду, - нечто средневековое, не имеющее отношения к жарке кофейных зерен, какая-нибудь пакость в девятом веке.
Радом ждут поджарки безмолвные мешки с кофейными зернами. Они прибыли из Южной Америки, Африки, из каких-то таких краев, далеких, загадочных, однако не таких загадочных, как телефонные звонки. Кофейня закрылась в шесть вечера.
В субботу.
Сейчас два ночи.
Воскресенье.
Телефон все звонит.
Кто там на другом конце провода? О чем он думает, слушая телефонные звонки в пустой кофейне, где никто не снимет трубку до восьми утра понедельника? Пока звонит телефон, он сидит или стоит? Это мужчина или женщина?
Одно, по крайней мере, мы знаем точно: человек нашел себе занятие.

Безвозвратная печаль
Её спасибо

Она не исчезнет. Я не позволю ей исчезнуть. Я не хочу потерять ее навсегда, ведь, честно говоря, я - один из немногих людей на этой планете, которым, черт подери, есть до нее дело - кроме разве что друзей и родственников, если они у нее есть.
Я - единственный американец в стране, населенной 218,000,000 американцев, который о ней думает. Больше таких нет - ни в Советском Союзе, ни в Китае, ни в Норвегии, ни во Франции.
... ни на целом Африканском континенте.
На станции Хараюку я ждал поезда, который по ветке Яманота довезет меня домой в Шиньюку. Платформа обращена лицом к пышному зеленому холму: густая высокая трава, множество кустов и деревьев - обычный и приятный токийский пейзаж.
Я не помню, ждала ли она вместе со мной поезда, хотя наверняка да, ждала, возможно даже, стояла рядом - потому я и пишу сейчас эту историю.
Подошел яманотский поезд.
Тоже зеленый, но не пышный и почти тропический, как холм рядом со станцией. Этот поезд как-то металлически износился. Выцвел, точно мечты старого человека о той давней весне, когда он, кажется, был еще молод, и все, что тогда открывалось впереди, теперь сзади.
Мы вошли в поезд.
Все места заняты, нам пришлось стоять, и тут я обратил на нее внимание: она высокая для японки, примерно пять футов, семь дюймов. На ней было простое белое платье, а в облике чувствовалась очень спокойная, почти безмятежная печаль.
Сперва ее рост и печаль привлекли вниманием, потом за те шесть или семь минут, пока поезд ехал до Шиньюку, она полностью завладела моими мыслями, и по сей день занимает там важное место, чему свидетельство - эти строчки.
На следующей остановке сидевший передо мной мужчина встал, и место освободилось. Я чувствовал: она ждет, когда я сяду, но я стоял. Просто стоял и ждал, когда сядет она. Рядом никого не было, так что я, очевидно, уступал ей место.
Я слал ей мысли: Пожалуйста, садитесь. Я хочу, чтобы вы сели. Но она все так же стояла рядом со мной и глядела на свободное место.
Я уже собрался показать на сиденье и сказать по-японски "дозо", что значит "пожалуйста", но тут мужчина на соседнем месте подвинулся, освободив свое, и она опустилась туда, где он сидел раньше, но перед тем обернулась ко мне и сказала по-английски "спасибо". От момента, когда передо мной освободилось место и до того, как женщина опустилась на соседнее, прошло не больше двадцати секунд.
Это маленькое, но сложное балетное движение заставило мою голову звенеть, словно колокол, что затонул в Тихом океане во время подводного землетрясения, которое проломило океанское дно и погнало приливную волну к ближайшему берегу, возможно, за тысячу миль - в Индию.
Колокол звенел безвозвратной печалью ее спасибо. Никогда раньше это слово не звучало для меня так грустно. Прошло время, и землетрясение, всколыхнувшееся, когда она произнесла это слово, утихло, но меня до сих пор колотит сотней афтершоков.
Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, снова и снова у меня в голове, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо.
Я разглядывал ее все те короткие минуты, что мы ехали до станции Шиньюку. Она достала книгу и начала читать. Не могу сказать, что это за книга. Не знаю, была это философия или дешевый роман. Я представления не имею, насколько та женщина умна, но книга позволяла мне смотреть на нее открыто, а ей не чувствовать неловкости.
Она ни разу не подняла от книги взгляда.
На ней было простое белое платье, явно недорогое. Думаю, оно вообще ничего не стоило. Покрой подчеркнуто простой, а материал совсем скромный, и качеством, и плотностью. Платье было простым не потому что так модно. Оно было реально простым.
На ногах - совсем дешевые белые клеенчатые туфли, как будто со склада уцененной обуви.
Еще она носила розовые выцветшие носки. Мне стало грустно. Сколько раз я глядел на пару носок и никогда не грустил, но в эту секунду мне стало очень грустно, хотя моя печаль была лишь одной миллионной печали ее спасибо. По сравнению с ее спасибо, носки казались самым счастливым днем в моей жизни.
И всего одно украшение - красное пластмассовое колечко. Похожее на те, что находят в коробке с кукурузными хлопьями.
Наверное, была и сумочка, из чего-то же она вытащила книгу, а карманов на платье не было, но я не помню никакой сумочки. Может, просто не уместилась в голове.
У каждой живой системы свои пределы.
Ее сумочка вышла за пределы моей жизни.
Если говорить о возрасте и внешности, то, как я уже писал, в ней было пять футов семь дюймов, много для японки, она была молода и печальна. Возраст - от 18-ти до 30-ти лет. У японок его трудно определить.
Она была молода, печальна, и я никогда не узнаю, куда она ехала, сидя в этом поезде и читая книгу, ведь я вышел на станции Шиньюку, и ее спасибо будет вечным призраком звенеть у меня в голове.

Без разрешения не охотиться

21 октября 1978 года. Вчера я не делал ничего. Похоже на пьесу для заросшего бурьяном пустыря, где в построенном лет через сто после моей смерти театре ее разыграют актеры, чьи прадеды еще не родились на свет. Если бы я вел дневник, вчерашняя запись выглядела бы примерно так.

Дорогой мой дневник, завтра первый день охотничьего сезона, но сегодня я не стал вешать табличку для охотников, поскольку не хочу, чтобы они приезжали из других штатов на фургонах с луизианскими номерами и стреляли в моем дворе лося.
Еще я ходил на вечеринку. Настроение было мерзким, встал я не с той ноги, и потому раз сорок повторил пять одних и тех же скучных фраз разным, ни о чем не подозревавшим и ни в чем не повинным людям. За три часа я обошел их всех, к тому же делая между фразами длинные паузы.
Одна была бессвязным комментарием к посланию Президента Сенату. Заменив неустойчивую калифорнийскую климатическую модель традиционной монтанской, я сотворил из того, что получилось, метафору инфляции.
Мои слова не имели абсолютно никакого смысла, и, когда я их договаривал, никто не просил меня развить мысль. Многие сообщали, что хотят вина и, извинившись, уходили, хотя вина в их бокалах было и так предостаточно.
Еще я говорил им всем, что видел у себя во дворе лося - прямо из окна кухни. Подробностей не сообщал. Вместо этого стоял и смотрел на собеседника, пока тот терпеливо ждал, не добавлю ли я что-нибудь о своем лосе, но это было все.
Маленькая пожилая леди вспомнила, что ей нужно в туалет. Вечеринка продолжалась, и всякий раз, когда я оказывался поблизости, она отчаянно бросалась в разговор с ближайшим гостем.
Какой-то человек, когда я рассказал ему свою лосиную историю, спросил:
- Это тот самый лось, о котором вы говорили вчера?
Вид у меня был слегка ошарашенный, но я сказал:
- Да. - Ошарашенное выражение на моем лице медленно сменилось безнадежно смущенным.
Кажется, у меня путаются мысли. Превращаются в черепно-мозговую свалку. Вот уже гора размером с Эверест - ржавых консервных банок, и примерно миллион старых машин, которым куда деваться, разве что ездить между ушами.
Я проторчал на той вечеринке три часа, хотя, мне показалось, что не меньше светового года однофразных лосиных историй.
Потом я вернулся домой и стал смотреть по телевизору "Остров Фантазий" . Началась реклама, и я схватился за последнюю возможность привести в порядок душу и нервы - позвонил другу в Калифорнию. Мы сдержанно поболтали, пока не кончилась реклама. Ему было не особенно интересно со мной разговаривать. С большим интересом он занялся бы чем-то другим.
Пока мы, словно из зыбучего песка, выдирались из нашей беседы, я раздумывал, что он будет делать, когда повесит трубку. Может, нальет себе чего-нибудь крепкого или, позвонив кому-то поинтереснее меня, расскажет, каким я стал занудой.
За секунду до конца нашей тысячемильной болтовни я сказал:
- Вот так, пишу и рыбачу. За неделю семь новых рассказов.
- Кому это надо, - ответил друг. И был прав.
Я собрался было сказать, что видел у себя во дворе лося, но потом передумал. Сохраню для следующего раза. Нельзя прямо так, сразу, тратить свой лучший материал. Нужно думать и о будущем.

Открыто

Когда-то она была хозяйкой китайского ресторана и немало потрудилась, чтобы этого добиться. Кажется, она вложила в дело все заработанное за целую жизнь. Раньше тут никакого ресторана не было, так что ей пришлось начинать с нуля: ресторан создавался на месте бывшего итальянского магазина мужской одежды, который много лет обслуживал исключительно пожилых клиентов. Магазин закрылся, когда все клиенты умерли.
Тогда появилась эта женщина и сделала из него китайский ресторан. Мрачные темные костюмы она сменила на жареный рис и чоу-мейн.
Она - это маленькая китаянка средних лет, когда-то очень симпатичная, а может даже красивая. Свой ресторан она оформила сама. Уютный маленький мирок отвечал ожиданиям китайского нижнесреднего класса. Яркие веселые китайские фонарики, птички на недорогих свитках, маленькие стеклянные безделушки из Гонконга.
Она переделала все: потолок пониже, на стены панели, на пол ковролин. Еще - и немалое еще - кухня и два туалета. Все вместе получилось недешево.
Она вложила в ресторан все свои сбережения, надеясь на лучшее, а, наверное, и молясь о лучшем. К сожалению, им оказалось не по пути. Кто знает, почему разоряются рестораны? У нее была вкусная еда и умеренные цены, хорошее место, много пешеходов вокруг, но люди не хотели там есть.
Я заглядывал в ресторан несколько раз в неделю, и мы подружились. Она оказалась приятной женщиной. Ресторан медленно увядал на моих глазах. Часто, пока я ел, туда заходили всего два или три человека. А иногда и вообще никого.
Постепенно она взяла в привычку подолгу смотреть на дверь. Сидела за пустым столом в окружении пустых столов и смотрела на дверь в ожидании посетителей, которые так и не являлись.
Она жаловалась мне.
- Я не понимаю, - говорила она. - Такой хороший ресторан. Столько народу проходит мимо. Я не понимаю.
Я тоже не понимал, и, пока ел, постепенно становился ее тенью - так же смотрел на дверь, надеясь, что придут посетители.
Она повесила на окно табличку ОТКРЫТО. Но поздно - уже ничего не могло помочь. Я уехал на несколько месяцев в Японию. А когда вернулся, ресторан был закрыт. Ее время кончилось - пока она смотрела на дверь, та заросла паутиной.
Я не видел ее почти два года, пока в один прекрасный день, мы не столкнулись на улице. Сказали друг другу привет, она спросила, как у меня дела; я сказал, что хорошо, и она ответила, что у нее тоже.
- Вы ведь знаете, я закрыла ресторан, - добавила она.
Затем отвернулась и указала рукой вдоль улицы - в двух кварталах от нас выступала вперед вывеска, ломая анонимность всего района. Вывеска сообщала, что под ней находится погребальное бюро "Адамс и Уайт".
- С тех пор, как закрылся ресторан, я работаю у Адамса и Уайта, - сказала женщина, голос звучал почти отчаянно, и вдруг она показалась мне маленькой испуганной девочкой, которая, едва проснувшись от ночного кошмара, торопится пересказать его, пока видение живо настолько, что дитя не видит разницы между сном и реальностью.

Пауки в доме

Осень. Пауки в доме. Они пришли с холода. Они пришли на зимовку. Я не возражаю. На улице холодно. Я люблю пауков и рад им. В моей книге им самое место. Я всегда любил пауков, даже когда был маленьким. Боялся других - например, мальчишек, а пауков не боялся.
Почему?
Не знаю - потому что вот так вот. Может, в прошлой жизни я сам был пауком. А может и нет. Кому какое дело? За окном завывает ветер, а паукам в моем доме тепло. Они никому не мешают. Будь я мухой, я может и задумался бы, но ðàç ÿ íå ìóõà, òî íå î ÷åì ãîâîðèòü.
...славные пауки спрятались от ветра.

Близкие мёртвые друзья

Однажды в своей жизни он понял, что очень хороших мертвых друзей у него больше, чем живых. Впервые об этом подумав, он потратил полдня и, словно страницы телефонного справочника, перевернул в голове тысячи людей - проверить, так ли это.
Оказалось так, и он не знал, что теперь должен чувствовать. Сперва он загрустил. Потом грусть медленно перешла в чувство ничего вообще, и стало лучше - какое нам дело до ветра, что дует в ветреный день.
Твоя душа далеко,
Там нет ветра.

Что вы собираетесь делать
c 390 фотографиями
рождественских ёлок?

Не знаю. Но в январе 1964 года мне показалось, что с ними нужно что-то делать, и два человека со мной согласились. Один пожелал остаться неизвестным, значит, так тому и быть.
Наверное, мы еще не пришли в себя после убийства президента Кеннеди. Потому, возможно, и понадобилось что-то делать со всеми этими фотографиями рождественских елок.
Рождество 1963 года было ужасным - весь декабрь, неделю за неделей, словно туннель скорби, тянулись по Америке горящие фонари спущенных флагов.
Я жил тогда один в очень странной квартире - хозяева уехали в Мехико, оставив меня следить за птицами. Каждый день я кормил птиц, менял им воду и по мере надобности пылесосил клетку.
Рождественский ужин я съел в одиночестве. Сжевал хот-дог и выпил бутылку рома с кока-колой. Получилось Рождество отшельника, и убийство президента Кеннеди напоминало одну из тех птиц, которых мне каждый день полагалось кормить.
Я пишу об этом Рождестве только для того, чтобы как-то вставить в психологические рамки 390 фотографий рождественских елок. Без серьезной на то причины человек в это не полезет.
Поздно вечером я возвращался по Ноб-Хилл из гостей. Перед этим мы сидели за столом и чашку за чашкой пили кофе, пока наши нервы не стали по-львиному суровы.
Я ушел от них примерно в полночь, и шагал теперь домой в темноте и тишине улиц, пока вдруг не заметил у пожарного крана брошенную рождественскую елку.
С нее содрали украшения и оставили лежать - грустную, словно мертвый солдат после проигранной битвы. Неделю назад он был почти героем.
Потом я заметил другую рождественскую елку, полупридавленную машиной. Кто-то оставил ее посреди улицы, и на нее случайно наехала машина. Елка была слишком далеко от восхищенного обожания детей. Ветки упирались в бампер.
В это время года жители Сан-Франциско избавляются от рождественских елок, оставляя их на улицах, пустырях - везде, где только можно от них отделаться. Дорога от Рождества.
Печальные и заброшенные рождественские елки всерьез завладели моими мыслями. Они отдали все, что могли, этому убийственному Рождеству, за это их вышвырнули из домов, и они валяются теперь посреди улиц, словно никому не нужные бомжи.
Шагая сквозь начало нового года домой, я встретил их не меньше дюжины. Иногда люди просто выталкивали свои рождественские елки за дверь. Друг рассказал, как шел 26-го декабря домой, и вдруг мимо его уха просвистела елка, а рядом хлопнула дверь. Могла ведь и убить.
Другие избавлялись от рождественских елок тайно и умело. В тот вечер я почти видел, как человек выставляет елку, хотя не уверен до конца. Эти люди незаметны, как Скарлет Пимпернель . Я почти слышал, как они выбрасывают елку.
Я свернул за угол - посреди улицы лежала рождественская елка, и никого рядом. Есть же умельцы делать благородно все, что бы то ни было.
Вернувшись домой, я снял трубку и позвонил другу - он был фотографом и неплохо улавливал странные энергии двадцатого века. Был без малого час ночи. Друга я разбудил, голос словно выпутывался из сна.
- Кто это? - спросил он.
- Елки, - ответил я.
- Что?
- Рождественские елки.
- Это ты, Ричард? - спросил он.
- Ага.
- А что с ними?
- Рождество - это мишура, - сказал я. - На улицах валяются сотни рождественских елок, давай их сфотографируем. По тому, как люди выкидывают елки, станет видно все отчаяние и заброшенность Рождества.
- А может и кое-что еще, - согласился он. - Я начну завтра в обед.
- Снимай их, как погибших солдат, - сказал я. - Не трогай и не заставляй позировать. Как упали, так и снимай.
На следующий день весь обеденный перерыв мой друг фотографировал рождественские елки. Он работал на Маси, оттуда и начал, потом поднялся на Ноб-Хилл, в Чайнатаун, и там тоже снимал рождественские елки.
1, 2, 3, 4, 5, 9, 11, 14, 21, 28, 37, 52, 66.
Я позвонил ему вечером.
- Как идут дела?
- Прекрасно, - ответил он.
На следующий день во время обеденного перерыва он наснимал еще много рождественских елок.
72, 85, 117, 128, 137.
В этот вечер я позвонил ему опять.
- Как идут дела?
- Лучше некуда, - сказал он. - Уже почти 150 кадров.
- Продолжай в том же духе, - За это время я раздобыл машину, чтобы в субботу и воскресенье мы могли ездить и снимать брошенные рождественские елки.
Я считал, нам нужно собрать все брошенные рождественские елки, которые только могут предложить жители Сан-Франциско.
Человек, водивший на следующий день машину, пожелал остаться неизвестным. Он боялся потерять место или столкнуться с финансовым и социальным давлением, если вдруг выяснится, что в этот день он работал вместе с нами.
В то утро мы взялись за дело всерьез и объездили все Сан-Франциско, фотографируя брошенные рождественские елки. Свой проект мы претворяли в жизнь, как революционная тройка.
142, 159, 168, 183.
Проезжая по улицам, мы замечали рождественскую елку, лежавшую то перед уединенным домом на Пасифик-Хейц, то у итальянского продуктового магазина на Норт-Бич. Мы резко останавливались, выскакивали из машины, мчались к елке и быстро фотографировали ее под разными углами.
Простые люди Сан-Франциско, наверное, думали, что мы не в своем уме - психи. Мы были классической помехой дорожному движению.
199, 215, 227, 233, 245.
На Портреро-Хилл мы встретили Лоренца Ферлингетти, он выгуливал там собаку. Ферлингетти заметил нас в ту минуту, когда мы выскочили из машины и быстро сфотографировали упавшую на тротуар рождественскую елку.
277, 278, 279, 280, 281.
Проходя мимо, он спросил:
- Снимаете рождественские елки?
- Примерно, - ответили мы и подумали, словно параноики: Откуда он знает? Мы надеялись сохранить это все в строжайшем секрете. Мы не сомневались, что делаем хорошее дело, но пока оно не закончено, надо соблюдать осторожность.
Так или иначе, день прошел, и общее число снимков рождественских елок переползло за отметку 300.
- Может хватит? - спросил Боб.
- Еще немного, - сказал я.
317, 332, 345, 356, 370.
- А теперь? - спросил Боб.
Мы еще раз проехали через весь Сан-Франциско, остановились на Телеграф-Хилл и теперь спускались по сломанной лестнице к пустырю за проволочным забором, куда кто-то выкинул рождественскую елку. В ней чувствовалась непорочность святого Себастьяна, стрелы и все такое.
- Еще немного, - сказал я.
386, 387, 388, 389, 390.
- Теперь уж точно хватит, - сказал Боб.
- Пожалуй, - согласился я.
Мы были счастливы. Стояла первая неделя 1964 года. Странное время Америки.

Тихий океан

Дожидаясь сегодня на платформе Шиньюку яманотского поезда, я думал о Тихом океане.
Почему-то я думал о том, как Тихий океан всасывает и пожирает самого себя, океан съедает себя, становится все меньше и меньше, он уже почти как Род-Айленд, но съедается дальше, становится меньше и меньше, неутолимый аппетит, меньше и меньше, тяжелее и тяжелее, вся тяжесть Тихого океана собирается во все меньшем и меньшем объеме, и вот Тихий океан собран в капле, которая весит триллионы тонн. Тут пришел поезд и, должен вам сказать, вовремя.
Я оставил Тихий океан на платформе под конфетной оберткой.

Ещё одна техасская
история с приведением

Она нежно расчесывает рукой его волосы. Она нежно гладит рукой его лицо. История с привидением. Началась она в 1930-е годы в западном Техасе, ночью, среди холмов, в большом, полном спящих людей доме, а закончится в 1970-х на пикнике, где собрались люди среднего возраста.
Она стоит у его кровати. Ему пятнадцать лет, и он почти спит. Она открывает дверь и заходит в комнату. Открывает дверь совсем беззвучно. Подходит неслышно. Половицы не скрипят. Он почти спит и потому не боится. Она - это старая женщина в аккуратной ночной сорочке. Стоит рядом с ним. Волосы струятся до пояса. Белые с бледно-русыми прядями, словно их когда-то опалил огонь. Это все, что осталось от золотистой блондинки 1890-х годов ... возможно, первой красавицы западного Техаса, окруженной множеством поклонников.
Он смотрит на нее.
Он знает, что она привидение, но почти спит и потому не боится. В тот день он двенадцать часов кряду забрасывал на чердак сено. Каждый мускул его тела ноет от прекрасной усталости и становится чем-то абстрактным.
Она нежно касается рукой его волос. У нее мягкие и совсем не страшные руки. Потом она нежно гладит рукой его лицо. Рука не теплая и не холодная. Она хранит существование между жизнью и смертью.
Она улыбается ему. Он так устал, что едва улыбается в ответ. Она выходит из комнаты, и он засыпает. Сны его вполне приятны. Ему снится плавучий мост к маме, которая будит его утром, шумно отворяя дверь спальни и громко крича:
- Подъем! Завтрак на столе!
За кухонным столом он сидит тихо. Братья и сестры вовсю болтают, а отец не говорит ни слова, лишь аккуратно допивает чашку стоического кофе. Отец не говорит во время еды, даже за обедом, даже в компании. Все уже привыкли.
Мальчик думает о привидении, доедая толстые ломти бекона, яичницу на сале и кусочки перца халопеньо. Он любит халопеньо - чем острее, тем лучше.
Никому за столом он не говорит о привидении. Вдруг они решат, что он сошел с ума, так проходят годы, он растет в этом доме с двумя сестрами, двумя братьями, матерью, отцом и привидением.
Она навещает его пять-шесть раз в году. Ее визиты не подчиняются расписанию. Она не приходит в мае, в сентябре, или третьего июля. Она приходит, когда захочет, но в среднем получается пять-шесть раз в год. Она никогда его не пугает, кажется, она даже любит его, но, почему-то им нечего друг другу сказать.
В те времена жизнь в Техасе тяжела, в конце концов, семья вырастает, высыпается из этого дома, и он становится еще одним старым, заброшенным западно-техасским домом.
Сестра перебирается в Хьюстон, брат - в Оклахома-сити, другая сестра выходит замуж за механика, и муж ее открывает Лас-Вегасе, Нью-Мексико, заправочную станцию.
В Сан-Антонио, Техас, дождливым вечером умирает от сердечного приступа отец, мать перебирается в Абилайн, Техас, в дом престарелых, это удобно, ведь по соседству живет ее сестра; один брат находит работу в Канаде, другой в 1943 году гибнет автокатастрофе, направляясь с колонной ВВС в Алармо, Техас.
Теперь он сам. Женившись на школьной подружке, живет в Браунвуде, Техас, и три года работает в магазине кормов.
Его призывают в пехоту, он летит в Италию, в день "Д" 1944 года, высаживается в Нормандии; однажды получает ранение, не слишком серьезное, шрапнелью в ногу, в другой раз - звание сержанта, поскольку слишком много народу из его части гибнет на границе Германии в огненной схватке с подразделением СС "Ваффен".
Он возвращается с войны и по солдатскому биллю о правах поступает на двухлетний курс в университет Техаса в Остине на специальность "администрация бизнеса", затем бросает колледж и несколько лет работает торговцем сигаретами, пока, увлекшись по счастливой случайности продажей телевизоров, не открывает в Остине маленький телемагазин.
У них двое детей: девочка по имени Джоан и мальчик Роберт.
Старый дом так и стоит в западном Техасе - заброшенный памятник тем временам, когда в нем росла американская семья. Его темный силуэт маячит на закате, а ветер стучит затерявшемся в доме чем-то.
И дальше... и дальше... и дальше (идут годы, жизнь есть жизнь, несчастья, удачи, счета и так далее, дети вырастают, женятся... дальше, и так далее, дальше) и вот ему пятьдесят три года, семья собралась на пикник, брат и две сестры, все за деревянным столом, в Техасе ранний вечер, но мать не приехала, она слишком стара и никого не узнает. Сестра не навещала ее с прошлого года, потому что ее вид разрывает ей сердце.
На столе тарелки с жареным мясом и салатом, молодой копченый козленок, халопеньо, бутылки пива "Жемчужина", и тут открывается правда.
Выпив четыре "Жемчужины", он с воодушевлением говорит о фермерской жизни тогда, в 1930-х, и под конец выпаливает:
- Вы ничего не знали, а я видел привидение. У нас в доме жило привидение.
Все оставляют еду, питье и смотрят друг на друга, на самом деле друг на друга не глядя. За столом очень тихо. Старшая, пятидесятипятилетняя сестра кладет вилку.
Затем брат говорит:
- Я думал, кроме меня это привидение не видел никто. Боялся говорить. Думал, все решат, что я сошел с ума. Старая женщина с длинными волосами? В ночной рубашке?
- Да, это она.
Снова наступает тишина, пока ее не нарушает одна из сестер:
- Я тоже ее видела. Она входила, становилась у кровати и трогала мои волосы. Я боялась сказать.
Тогда они поворачиваются к другой сестре, и та лишь медленно кивает. Так они и сидят. Где-то играют техасские дети. Журчат их веселые голоса.
Он поднимается, берет бутылку "Жемчужины" и поднимает ее в честь заброшенного дома в сотне миль от этого места:
- За нее и за всех нас столько лет спустя.
Таков конец истории с привидением.

Никакой чести, просто ветер
на равнинах Анконы

Это не гордость, просто ветер на равнинах Анконы, думал он, глядя на календарь и силясь угадать, будет ли 3021-й год таким же скучным, как 3020-й. Это невозможно, думал он, но потом вспоминал прошлое. 3019-й был не менее скучен, чем 3018-й, а тот не отличался от 3017-го. Никакой разницы. Года-близнецы.
Мысленно, но со всей тщательностью он исследовал прошлое - очень скучные годы начинались с 2751-го, когда он прилетел на Анкону проверять экспериментально, проживет ли человек один 500 лет на продуваемых ветром равнинах.
Ну да, проживет, черт бы их побрал! - подумал он и решил не думать о 231 годе, оставшемся до конца эксперимента.
Посмотреть бы в глаза тому умнику, который это все придумал, но свист ветра усмирял его мысли, его гнев, и вот он уже не слышит ничего, один только ветер продувает насквозь равнины Анконы.

Гробница неизвестного друга

Я встретил его на улице - почти своего доброго знакомого. Мужчину с довольно интересным лицом. К сожалению, мы никогда не встречались раньше. Мы бы подружились, если бы только встретились. Увидав его, я с трудом удержался: хотелось остановиться и позвать выпить - поболтать о прошлом, вспомнить общих друзей и знакомых, как там поживает тот и этот? а ты не забыл, тогда ночью...?
Загвоздка в том, что у нас с ним не было ничего общего, ведь прежде чем делить с человеком прошлое, с ним надо хотя бы познакомиться.
Человек прошел мимо, и на лице его не отразилось узнавания. На моем лице застыла точно такая же маска, но внутренне я чувствовал, что почти его знал. Было очень обидно, ведь мы не стали хорошими друзьями по единственной идиотской причине - мы никогда не встречались раньше.
Мы разошлись в разные стороны, которые и поглотили всякую возможность нашей дружбы.

В Японии на ужин
варю спагетти

Вчера - был я вчера в Токио и готовил для своих японских друзей на ужин спагетти. Все, что нужно, закупил в супермаркете, который торгует продуктами для иностранцев.
Вот, что я купил:

томатную пасту,
томатный соус,
зеленый и красный перец,
грибы,
сладкий базилик,
банку черных оливок без косточек,
макароны,
оливковое масло,
400 грамм мясного фарша,
немного сливочного масла,
две бутылки красного вина,
и сыр пармезан.

Я принес продукты домой к одной своей японской подруге, все остальное нашлось у нее:

3 три желтых луковицы,
орегано,
петрушка,
сахар,
соль и перец,
чеснок.

Потом я стал готовить спагетти.
Я резал, открывал, перемешивал все вместе, пока из кухни не запахло спагетти. Запах был таким же, как на дюжине американских кухонь, где я готовил спагетти двадцать лет подряд, отличалось лишь одно: в нескольких футах от моей стряпни в банке с водой плавал крошечный живой угорь.
Никогда еще я не готовил спагетти в обществе угря. Он описывал круги, похожие на научно-фантастических детей спагетти.

Бакен

Все время думаю, прыгнул ли он тогда с моста "Золотые ворота". Детали слишком нереальны, разорваны и кажутся гораздо дальше, чем они были на самом деле.
Он стоял одновременно в нескольких футах и в миле от меня. По ту сторону ограды, лицом к Сан-Франциско, готовый к прыжку.
Пять или шесть человек стояли неподалеку, как статисты на гобелене. Видимо, он только что перелез через ограду. Скоро тут соберется много народу - пришьются, словно нелепые пуговицы, кто состраданием, кто нездоровым любопытством.
Это был молодой человек лет двадцати с небольшим в классической майке, которую носил Кларк Гейбл в "Это случилось однажды ночью" . Плащ и рубашку он снял. Они лежали аккуратной кучкой рядом с оградой. Мама, наверное, им гордилась.
Он был очень бледен, бел, как идеальная наледь и словно чем-то ошеломлен - как если бы только что на его глазах кто-то прыгнул с моста "Золотые ворота".
С двумя друзьями я ехал по мосту на машине и смотрел на все это, пока мы ползли в общем потоке. Я чувствовал, нужно остановиться, как-то ему помочь, но это было невозможно, мы бы сделали только хуже - лишь добавили бы тяжести в ту уличную пробку, которая и без того забила все его мысли.
Все, что можно, уже делалось.
Я не знаю, почему он решил покончить с собой, я очень хотел его остановить и не мог ничего сделать.
Этот юноша подобен одинокому маяку человечности, что потерялся в штормовой неразберихе, а мы - лишь беспомощные тени его угасающего света. Как во сне человек безуспешно пытается управлять событиями, так и мы проехали мимо него в Сан-Франциско, машина двигалась, словно катушка кинопленки, монтируя и изменяя саму себя, унося нас все дальше и дальше.

Синее небо

Вопрос: Как я мог это сделать?
Ответ: Ни на секунду не задумываясь, почему-то именно так мне показалось естественным, необходимым, и я ничуть не жалею.
С этой мозаикой он возился три дня. Тысяча кусочков должны были сложиться в гавань, лодки и много синего неба.
Синее небо обернулось неразрешимой задачей.
Все остальное шло, как и было суждено: час за часом, кусочек за кусочком появлялись гавань и лодки.
Настал черед синего неба.
Синего неба было много, и ничего в нем - кроме сотен кусочков его самого. Мой друг размышлял над ними весь тот долгий медленный вечер.
Кусочки категорически отказывались принимать форму. Наконец он сдался со словами:
- Ничего, кроме синего неба. Ни облачка, ни подсказки. Одно и то же синее небо. Я сдаюсь.
Он провалился в кровать и в судорожный ночной сон.
Весь следующий день он не прикасался к мозаике.
Собранная на 80%, она лежала на обеденном столе. Все было готово, не считая двухсот кусочков синевы. Над лодками и гаванью зияла огромная дыра цвета столешницы. Странное зрелище. Небо не бывает коричневым.
Друг тщательно избегал этой мозаики.
Как будто на столе сидела собака Баскервиллей. Он не желал иметь ничего общего с этой псиной.
Ранним вечером он сидел в кресле-качалке в прихожей и поглядывал в столовую, где, расположившись на столе, мозаика облизывала лапы.
- Я сдаюсь, - сказал он наконец, разбивая долгое молчание. - Мне ее не доделать. Синее небо безнадежно.
Не говоря ни слова, я встал, принес пылесос и включил его в розетку. Друг сидел и смотрел на меня. Он так ничего не сказал, а я достал шланг и всосал со стола мозаику. Кусочек за кусочком она исчезала в пылесосе: гавань, лодки, незавершенное синее небо - пока не ушло все, стол пуст, ни кусочка не осталось.
Я вытащил пылесос из розетки и унес вместе со спрятанной в нем мозаикой.
Когда я вернулся, друг заговорил - впервые с той минуты, когда я начал засасывать его мозаику.
- Там слишком много синего неба, - сказал он.

Нюх на хорошие продукты

Иногда я слишком небрежно набираю номер телефона. Промахиваюсь мимо цифр и начинаю заново, но ее номер я всегда набираю очень внимательно так, словно работаю бухгалтером на стеклянной фабрике.
Я только что набрал ее номер, и теперь жду; телефон звонит... и... снова звонит.
Третий звонок.
И четвертый.
Я слушаю звонки очень внимательно так, словно это классическая музыкальная пьеса или разговор двух интересных людей о технике.
Я слушаю так внимательно, что вижу телефон на маленьком деревянном столике у нее в комнате. Рядом лежит книга. Какой-то роман.
... седьмой звонок, и восьмой... Я так внимательно слушал звонки, что оказался в ее квартире, стою в темной комнате рядом с телефоном и слушаю, как он звонит.
Она не отвечает. Она ушла. Ее нет дома.
Мне надоел телефон, и я брожу по квартире. Включаю свет и разглядываю вещи. Смотрю на картину, которая мне нравится, и на кровать. Я почти вижу свое отражение, но это было год назад.
На кухонном столе нераспечатанные конверты - счета. Такая у нее привычка. Она не любит открывать счета. Распечатывает все другие конверты, но счета оставляет на кухонном столе. Кипа растет. Иногда люди ужинают вместе с ней за этим столом, а рядом так и лежат нераспечатанные счета.
Я открываю холодильник и смотрю, что там внутри. Полкастрюльки рыбы, полбутылки вина и помидор. Очень хороший на вид помидор. У нее настоящий талант выбирать продукты.
Кот заходит в кухню и глядит на меня. Он видел меня уже много раз. Я ему надоел. Он уходит.
Что теперь?
Телефон прозвонил уже двадцать раз, не меньше... а может и больше. Ее нет дома.
Я вешаю трубку.

Исчезают до того
как открываются глаза

Нечего делать - лишь волны памяти несут меня прочь от любого берега. Я лежал на кровати. Стоял ранний вечер того дня, в котором меня никогда по-настоящему не было.
Дни, в которых нас нет.
... исчезают до того, как открываются глаза.
Я думал о давней-давней комнате и о предметах той комнаты. Я вспомнил их пять или шесть и несколько своих ощущений той комнаты, но оставалось еще многое, чего я вспомнить не мог.
Я старался изо всех сил, но ничего не получалось. В конце концов я оставил попытки, но дал себе обет. Я запишу все, что вспомнил из комнаты и ощущений, после чего три месяца не буду туда заглядывать. Пройдет время, я достану записки и вспомню что-нибудь еще из предметов и ощущений той комнаты.
Лежа в кровати и плавая в безбрежной памяти, я думал, что это даже интересно.
Пока все хорошо, одно лишь плохо: когда день, которого никогда не было, переходил в вечер, я встал, наконец, с кровати, но забыл записать воспоминания о той комнате - более того, я ни разу о ней не подумал вплоть до сегодняшнего дня, неделю спустя, так что теперь я не помню из той комнаты ничего вообще.
Увы, давным-давно была на свете комната, которую я забыл.

Гарем

Почти невидимый он бродит по Токио, фотографируя красивых женщин. Его внешность, манеры и само присутствие незаметны до такой степени, что описать его не представляется возможным. Таких людей забываешь, даже когда на них смотришь, а стоит им исчезнуть из виду, они забыты окончательно.
Красивые женщины не обращают внимания на то, что он их фотографирует, а если и обращают, то мгновенно забывают.
У него тысячи фотографий красивых женщин. Он проявляет пленки в темной комнате и печатает снимки в полный рост. Они висят у него в шкафу на тысяче вешалок.
Когда становится одиноко, он просто достает одну из них.

Монтанская любовь

Во вчерашней газете заметка о том, как мать, усевшись на сына-подростка, не подпускала к нему полицию.
Совершив преступление, мальчик прибежал домой к матери, и туда же явилась полиция - кажется, они это называют по свежему следу. Полицейские достали наручники, но в эту минуту в комнату зашла мать и, увидев, что происходит, села на своего сына, не позволяя полиции его арестовать.
Представляю, какие мысли носились в полицейских головах при виде такого зрелища. Я почти вижу, как они уговаривают мать слезть со своего сына.
Что еще за дерьмовщина, кому это надо. Когда люди вам желают удачи, они же не имеют в виду такое, правда?
Ну хватит, леди, вставайте.
Ну хватит, леди, слезайте.
Женщину арестовали за сопротивление правосудию, выразившееся в сидении на собственном сыне.

Кошачья канталупа

Канталупа оказалась совсем невкусной. Может, зря мы оставили ее разрезанную, а может, с ней всегда было что-то не то. Вполне допускаю, что канталупе с самого начала была уготована горькая судьба, но ведь этого никогда не знаешь заранее.
Доев ее с невнятным раздражением, мы с женой поставили тарелки на пол. Почему - не знаю. С таким же успехом мы могли поставить их на журнальный столик.
По дому бродил свежеодолженный кот. Мы жили в Монтане непостоянно, а потому соблазняли соседских котов обещаниями экстравагантных кошачьих деликатесов и бесплатным отпуском в парижском "Кошачьем Рице". Слишком много развелось мышей. Коты оставались без Парижа. Мы перебирались из Монтаны в Калифорнию, а коты в свои дома с так и неиспользованными паспортами.
Так или иначе, новый кот подошел к оставленной на полу канталупе и стал внимательно изучать одно из колец. Затем лизнул - в исследовательских целях. После чего этот кот, которому не суждено было применить свой французский, облизал несколько раз кольца, но уже с большим знанием дела.
Кот принялся за канталупу. Никогда раньше я не видел, чтобы коты ели канталупу. Я старался, но не мог представить, что напоминает коту вкус канталупы. Не знаю я ничего из нормальной кошачьей еды, хоть отдаленно напоминающее канталупу.
Мышей, птиц, сусликов, насекомых придется исключить из рассмотрения, равно как и такую домашнюю кошачью пищу, как рыбу, курицу, молоко, а также все, что пакуют в банки, мешки и коробки.
Что из оставшегося может напоминать коту вкус канталупы?
У меня не было ни единой на эту тему мысли, и вряд ли таковая появится в будущем, но одно я знаю точно: никогда в продуктовом магазине мне не найти на полке с кормом для животных кошачьей канталупы.

Розовая гавань Эла

Эл ходил в море десять лет и скопил за это время кое-какие деньги. Он любил, когда всем весело, и решил купить бар. Купил. Бар назывался "Веселая гавань Эла". Бар разорился, поскольку был расположен в неудачном месте, а Эл ничего не понимал в торговых делах и вдобавок не позволял своим друзьям платить за выпивку.
В бытность свою хозяином бара он завел несметное количество друзей. Он все думал, что они придут еще и приведут с собой нормальных денежных посетителей, а те - новых нормальных денежных посетителей. Бесплатная выпивка, которую он предлагал друзьям, представлялась ему хорошей рекламой, призванной распространить по всему миру сеть "Веселых гаваней Эла".
Один бар будет в Гонконге, один в Сиднее, по одному в Рио-де-Жанейро, Гонолулу, Денвере и Якохаме; даже в Париже, Франция, "Веселая гавань Эла" предложит вам трехзвездочную закуску. Эл будет всех навещать, проверять, как идут дела, обязательно на личном самолете с личной стюардессой, сошедшей с центрального разворота "Плэйбоя" - купив "Плэйбой" и развернув его посередине, вы увидите пустую страницу, поскольку девушка месяца будет лететь в это время в самолете Эла и держать его за руку.
Теперь Эл живет с матерью.
Изо дня в день он обещает, что через месяц уйдет в море, но это тянется уже два года. Он редко выходит из дому, а кораблей на горизонте не видно. Весь двор материнского дома усажен розами. Она любит розы. А он нет, потому что красные розы слишком красные, желтые - слишком желтые, а белые - слишком белые.
Иногда, глядя на эти цветы из окна своей спальни, он недоумевает, почему так вышло, и думает, что розам явно не хватает промежуточности.

Прощай, первый класс,
и здравствуй,
"Национальный опросник"

Не везло мне в школе, особенно в первом классе. Провалившись несколько раз на экзаменах, я стал самым высоким мальчиком во всем первом классе. Странно этот первый класс устроен. Я поступил в него нормальным ребенком среднего роста, а через два года стал выше всех в первом классе.
Большинство бед шло от чтения. Я не понимал его вообще. После двух лет пребывания в первом классе я запросто мог читать книгу вверх ногами, если она попадала ко мне в таком виде.
В конце концов, я выучился читать, потому что за эти годы первый класс осточертел мне настолько, что скука обернулась чем-то вроде пустого религиозного переживания: нельзя же сидеть просто так, не занимаясь ничем, кроме собственного роста - с сентября по июнь, когда меня условно на три месяца освобождали из первого класса, чтобы осенью вновь посадить в него же.
Я научился читать, разбирая суть вывесок и продуктов. Я таскался по улицам и складывал головоломки: РЕМОНТ ОБУВИ СЭМА, КАФЕ ХОРОШАЯ ЕДА, ТАБАЧНАЯ ЛАВКА ЭЛА, БЫСТРАЯ И ЧИСТАЯ СТИРКА, ВАФЛИ НЕОН, ДЕШЕВЫЙ РЫНОК, САЛОН КРАСОТЫ МЭЙБЛ, не говоря уже о ТАВЕРНЕ ОЛЕНЬИ РОГА со множеством рогов в витрине и еще большим их числом в самой таверне.
Там сидели люди, тянули пиво и разглядывали все эти рога, я же, застряв на улице, изучал выставленное в окне ресторанное меню и медленно соображал, что такое бифштекс, картофельное пюре, гамбургер, салат и масло.
Иногда я отправлялся учить язык в продуктовый магазин. Я бродил взад-вперед по проходам и читал баночные этикетки. Картинки на этих банках здорово мне помогали. Я разглядывал нарисованный горох, читал слово горох и собирал все это вместе. Болтаясь по отделу консервированных фруктов, я выучивал персики, черешню, сливы, груши, апельсины и ананасы. Дело изучения плодов пошло быстрее после того, как я твердо решил выбраться из первого класса.
Самым трудным в изучении фруктов был, разумеется, фруктовый компот.
Иногда я просто стоял десять или пятнадцать минут с консервной банкой в руках и таращился на нее, ни на шаг не приближаясь к истине.
Все это происходило тридцать семь лет назад; с тех пор мои читательские пристрастия скачут вверх-вниз, словно бутылочная пробка на американских горках. Сейчас мое любимое чтение - "Национальный опросник". Я истинный поклонник этой газеты. Я люблю истории из жизни, а в "Национальном опроснике" неимоверное количество историй из жизни. Вот заголовки статей "Опросника" за эту неделю:

В большинстве внутрисемейных раздоров виновата еда.
Низкорослые живут дольше.
Нас привезли в таинственный инопланетный город.
Почему президент Трумен всегда стирал свое белье.
Автомобиль в руках разгневанного водителя становится смертельным оружием.
Лоис Лэйн курит фимиам полуобнаженным фотографиям.
Профессора тратят ваши налоговые доллары на изучение цыплят.

Я привык читать "Национальный Опросник" под телевизор, хотя раньше предпочитал воскресный "Нью-Йорк Таймс". Это довольно просто: в один прекрасный день заменить "Нью-Йорк Таймс" "Национальным опросником", только и всего.
Пусть кто-то другой покупает мой выпуск "Нью-Йорк Таймс". Пусть забирает мою газету, а вместе с ней и ответственность сознательной думающей личности. Мне сорок четыре года, я, слава тебе господи, выбрался из первого класса, и теперь хочу лишь одного - немного бездумной радости в те годы, что мне остались.
Я счастлив, как амеба, когда читаю перед телевизором "Национальный опросник".

Волк мёртв

Я ждал его смерти несколько лет - смерти, что придет все стирающим ветром и унесет с собой и его самого, и все, ради чего он там был оставлен, - все, что стало для меня символом 1970-х.
Почти десять лет его жизнь была непрерывными шагами взад-вперед по клетке неподалеку от автотрассы. Ни разу на моих глазах он не стоял на месте. Всегда ходил. Его будущее умещалось в следующем шаге.
Впервые я увидал его в 1972 году, когда после тридцатилетнего отсутствия вернулся в Монтану, и с тех пор каждый год смотрел на него постоянно, и постоянно он делал одно и то же - ходил - пока осенью 1978-го я на полгода не уехал из Монтаны, а когда вернулся, его уже не было. Мы поменялись местами.
Очевидно, тем летом волк умер. Пустая клетка поросла травой и сорняками. В 1970-е, пока он был жив, из-за его бесконечных хождений там не росло ничего. Шаг за шагом он прошел все это десятилетие. Если сложить его шаги, вполне возможно, получится половина пути до луны.
Я рад, что он умер, волк не должен жить в клетке у автотрассы - но не подумайте, что его выставили напоказ специально. Он был чьим-то домашним животным, и клетка располагалась рядом с домом этого человека.
Позицию хозяина, очевидно, можно выразить словами "У меня живет домашний волк", и все, что бы тогда ни происходило, происходило после этого.
Но теперь волк мертв.
Клетка заросла травой.
Путь к луне завершен.

Ближайшая от моря точка
с начала эволюции

В прошлые выходные я ездил с друзьями на японский берег и кормился там исключительно рыбой - рыба на завтрак, обед и ужин. Даже перекусывал перед сном я тоже рыбой. Сырая рыба, вяленая рыба, жареная рыба и даже рыбная рыба.
Я перепробовал не меньше двадцати сортов рыбы, все они оказались очень вкусными, но через некоторое время рыба в буквальном смысле полезла из меня наружу.
Утром, сидя в туалете, я почувствовал, как мое дерьмо пахнет рыбой. Никакой разницы - нюхать собственное дерьмо, гулять по берегу, или даже сидеть на пирсе, разглядывая корабли и солнце, что опускается за их силуэтами в миллиарды лет воды.
После того дерьма я стал лучше понимать собственные корни, некогда плававшие среди рыб, а еще мой первый морской дом, из которого я медленно вырастал, словно сад - к земле.

Поклон Граучо Марксу
1890 - 1977

- Локомотивы! - орал он.
Он хотел ясного ответа.
Фактически требовал.
- Локомотивы! - орал он вновь и нетерпеливо ждал моей реакции. Я подбирал слова с тщательностью ювелира, растерявшего в густом подвижном тумане свои брильянты. Я хотел, чтобы эти слова не зря прожили свою жизнь, насколько это возможно, ведь он все равно их не поймет.
Ничего больше, как мне казалось, я не мог для него сделать - похоже, его действительно интересовало мое мнение, и он притащился черт знает откуда, чтобы его узнать. Я не утверждаю, что он обошел по такому случаю вокруг света, но и не исключаю этой возможности.
Вид у него был усталый.
Я дал бы ему пирожок, если бы он у меня был.
Конечно, он был молод, но не настолько молод, насколько себе казался. Такие люди и в тридцать один год постоянно называют себя в третьем лице "пацан" и извиняются за ошибки перед совершенно чужими людьми, оправдываясь молодостью и недостатком опыта.
Иногда они и вовсе не совершают ошибок. Только извиняются, не успев ни в чем провиниться.
Другими словами: они хотят, чтобы с ними обращались так, словно им четырнадцать... милые, бесконечные четырнадцать лет.
На вопрос я отвечал медленно - для начала перевел разговор с праздного интереса к локомотивам на те несколько дней, что провел пару лет назад в Коннектикуте.
Я жил там у посторонних людей. Ничего интересного не происходило, если не считать завтраков, обедов и ужинов, которые тянулись очень, очень долго, часто подавались на открытой террасе и, насколько я помню, всегда под дождем.
Никогда не думал, что можно так долго жевать гамбургер.
Я чувствовал себя неловко с этими людьми, и, наверное, им было так же неловко со мной. На последнем завтраке они не дали мне даже зонтик.
Я уехал и с тех пор никогда ничего о них не слышал. Тогда, впервые, нас свела случайная и непредвиденная встреча. Очевидно, всем нам лучше держаться друг от друга подальше.
Собирая вещи перед тем, как покинуть их жилье, я забыл в шкафу свитер. И вспомнил о нем, только на следующий день, дома, после долгого автобусного путешествия. Можно было не сомневаться - они никогда не напишут мне, что нашли в шкафу свитер.
Я не ошибся.
С моей стороны это была добровольная жертва.
Даже вопрос не вставал о том, чтобы как-то опять связываться с этими людьми. За такое предложение стоило бы забросать камнями.
- Так что бог с ним, с этим свитером, - проникновенно сказал я "пацану" и тем завершил свой ответ.
Он смотрел на меня, не веря своим глазам, точно на слона, что намеревался принять вместе с ним душ.
- Я говорил не о свитере, - сказал он. - Я спрашивал вас о локомотивах. Причем тут свитер?
- А, ерунда, - сказал я. - Он все равно пропал.

Беспомощность

У официанток мало работы. Ресторану нужны посетители. Я сижу за столиком, а в дальнем углу сгрудились официантки. Они топчутся просто так. Нетерпеливо и неуклюже. Их пятеро. Всем под сорок, все в белых туфлях, черных юбках и белых блузках.
Им нужны посетители.
Я кладу в рот кусочек жареной курицы. Официантки таращатся на меня с отсутствующим видом. Я собираю на вилку кучку кукурузы. Может, они хотят запомнить, как выглядят посетители ресторанов. Я отпиваю холодной воды из стакана. Теперь на меня таращатся лишь четыре официантки.
Пятая смотрит на входную дверь. Думает: хорошо бы она сейчас открылась, и компания из четырех человек села бы за ее столик. Но вместо них появляется шестидесятилетняя женщина и заказывает чашку кофе с ломтем пирога.
Я занимаюсь очередным кусочком жареной курицы. Пятая официантка присоединяется четырем другим, вместе они все так же на меня таращатся, но я и без того делаю все, от меня зависящее. Если б я мог съесть пять куриц за пятью разными столиками, моя жизнь заметно бы упростилась.

Рука, сожженная в Токио

Я знаю о нем лишь то, что двадцати лет отроду он спрыгнул с шестого этажа больницы.
Посреди непереносимой, словно самопожирающие американские горки, суматохи этой страны, среди всех наших вопросов жизни и смерти, повсюду вокруг, 24 часа в сутки, безостановочно, друзья, родные и чужие, даже Президент Соединенных Штатов, его друзья и друзья его друзей - у меня нашлось сегодня время подумать об этом юном японском самоубийце.
О нем не писали в газетах и не показывали репортажей по телевизору. Старая знакомая рассказала мне о случившемся, объясняя, почему ее сотрудник не пришел вчера на работу. Он был хорошим другом погибшему мальчику, и после похорон слишком плохо себя чувствовал, чтобы идти на работу.
Старая знакомая сказала, что погибший мальчик попал недавно под машину, и ему отрезало руку. В непереносимом шоке из-за этой отрезанной руки он и выпрыгнул из окна больничной палаты.
Сперва он потерял под машиной руку, потом от горя о потерянной руке добровольно распрощался с жизнью. Ничто из уготованного ему оставшимися годами - любовь, брак, детей, карьеру, зрелость, старость, даже саму смерть - он не хотел принимать одной рукой.
Он не хотел всего этого и выпрыгнул из окна больничной палаты.
Рассказав мне его историю, старая знакомая добавила:
- Ужасное несчастье. Зачем он это сделал? Можно ведь прожить и с одной рукой.

Да, но он не мог, и конец в любом случае был бы таким же: однорукий труп, сожженный в крематории. Там, где должна быть вторая рука, не было ничего.

Аптечные резинки

...шестьдесят, а то и больше раскиданы на 3/4 квартала примерно... Они привлекли мое внимание - сонно-извивающееся, словно змея, что слишком долго провалялась на солнце. Я не очень хорошо себя чувствовал. Сорок лет и слабое здоровье размалывали меня в труху.
Большинство аптечных резинок сгрудилось на тридцати футах, остальные спорадически брели своей дорогой, куда там могут брести выброшенные на улицу резинки.
Засмотревшись на них, я остановился. Вполне ничего аптечные резинки. Непонятно только, почему тот, кто их разбросал, потом так и не удосужился собрать. Может, они слетелись из разных мест. Может, их бывшему хозяину было совсем не до аптечных резинок. Может, этот человек ненавидит аптечные резинки и осуществил таким образом давно запланированную месть.
Я вдруг сообразил, что так и стою посреди улицы, размышляя об аптечных резинках. Не знаю, сколько прошло времени. У меня есть о чем подумать, кроме аптечных резинок. Как насчет бессмертной души и каждодневной битвы добра со злом? И, между прочим, своих аптечных резинок у меня тоже дочерта. Целая коробка на столе. Вполне достаточно.
Не нужны мне эти потерянные, заброшенные аптечные резинки. Хотите играть - играйте. Пусть они сами озаботятся своей судьбой. Я ушел от аптечных резинок, почти уверенный в том, что как-нибудь да проживу ближайшие двадцать четыре часа.
Сегодня утром, когда я направлялся в небольшой буфет выпить чашку кофе, резинки все еще валялись на тротуаре, но мне было все равно.

Малина - оборотень

(тихо наигрывает пластинка Гленна Миллера , возможно, "Соединение смокинга")

...и ничего ты не хотел так сильно, как выйти полнолунной ночью в сад с самой лучшей своею девушкой и крепко, нежно поцеловать ее... плохо только, что ягоды малины подернулись пухом, и ты не разглядел, как сверкнули в лунном свете их маленькие зубки. Все могло быть иначе.
Если бы ты правильно разыграл свою карту, мог бы вместо этого погибнуть в Пёрл-Харборе.

Конец весны
1940

История с приведением
и зубной щеткой

Этот рассказец хорошо иллюстрирует чувствительность японских женщин. Он о зубной щетке, но, разумеется, вполне возможно, все это неправда, чьи-то выдумки от начала до конца - в таком случае я прошу прощения за то, что отнял у вас время, но ведь никогда не знаешь точно, правдива или нет та или иная история, не так ли?
Давным-давно в городе Токио повстречались американец и молодая японка - слово за слово, вспыхнула страсть, они стали любовниками, но она относилась к их встречам гораздо серьезнее, чем он. Прошел месяц, может больше, и много ночей она провела в его квартире, отправляясь по утрам домой или на работу.
Как-то вечером она принесла с собой зубную щетку. До сих пор она чистила зубы его. Спросила, может ли оставить тут свою щетку. Она так часто у него ночует, что лучше бы пользоваться своей зубной щеткой, а не одалживаться все время у него. Он сказал да, и она поставила свою зубную щетку в стакан рядом с его. Они, как обычно, занялись любовью, сияя молодой здоровой страстью. На следующее утро она благополучно почистила зубы собственной щеткой и ушла на весь день.
Пока ее не было, он размышлял об их любовных отношениях. Она нравилась ему, но намного, намного меньше, чем он ей. Он думал о ее зубной щетке. Потом зашел в ванную и стал ее разглядывать. Вид этой зубной щетки рядом с его собственной совсем его не обрадовал. Ситуация выходила из-под контроля.
Вытащив зубную щетку из стакана, он отправил ее в мусорное ведро. Позже в этот же день заглянул в аптеку и купил там самую дешевую зубную щетку во всей Японии. Ее зубная щетка была синей. Эта - красной. Он поставил новую щетку в ванную на то же место, где раньше стояла ее.
Этим вечером она зашла его навестить.
Они выпили и поболтали о том, о сем.
Ей было хорошо.
Потом понадобилось в ванную.
Она не возвращалась десять минут.
Это больше, чем нужно. Он ждал. Осторожно отпил виски. Подержал во рту, потом проглотил. Снова ждал.
Она вернулась из ванной.
Когда она уходила, ей было хорошо и радостно. Вернувшись, она повела себя очень спокойно и сдержанно. Она сказала ему, что забыла о важной встрече, дело не терпит отлагательств, ей очень жаль, но нужно идти прямо сейчас. Он сказал, что все понимает, и она поблагодарила его за это понимание.
С тех пор он ее не видел.

"Скайлэб" над могилами
Эббота и Костелло

В последнее время всякий раз, когда здесь, в Монтане, к северу от парка "Еллоу Стоун" я смотрю на кур, мне приходит в голову одна и та же мысль; дело уже дошло до того, что я просто обязан с кем-то поделиться - неважно, станет от этого лучше или хуже, слушайте.
Ах, да, забыл предупредить:
Если вы рассчитываете услышать драму о курах и их месте под небесным сводом, оставьте эти мысли. То, что я вам сейчас открою, не годится для сценария к фильму-катастрофе с Бартом Рейнольдсом в роли куриного фермера, который без суда и следствия расправляется с блестящим созвездием из Рэгги Джексона, Лилиан Картер, Рэда Баттонса, Билла Уолтонаа, могил Эббота и Костелло и еще с непревзойденным Чарльтоном Хестоном по прозвищу Дуб.
Неделю назад я понес курам последние кукурузные початки. Приятно бывает растормошить их хорошей потасовкой, дабы стимулировать откладку священных яиц - тех, что так похожи на походы в церковь.
Заметив, что я вышел из дому с чем-то в руках, куры сбежались к забору. Мое появление в курятнике с остатками кухонного добра явилось для них главным событием дня.
Иногда я чувствую себя дирижером хора, ведь всякий раз, когда я направлюсь в их сторону, куры устраивают своим кудахтаньем страшный гвалт. Интересно, как на языке восемнадцати кур звучит слово Мессия.
Я нес им шесть очень больших кукурузных початков в маленьком полиэтиленовом мешке, но если вы хотите знать правду, то вот она: початки были огромными, гигантскими, больше самой жизни!
Я собирался перебросить их через забор и забыть навсегда. Однако, подойдя к курятнику и увидав, как плотно друг к дружке столпились куры, я понял, что надо бросать осторожно и постараться не попасть кукурузными початками по их куриным головам. Мне представилось, как три, а может и четыре, курицы теряют сознание из-за свалившихся с неба громадных кукурузных початков. Эта перспектива меня нисколько не обрадовала.
Я почти видел, как они лежат без чувств, а другие курицы, сгрудившись с серьезными минами вокруг своих павших товарищей, глядят на меня с антиимпериалистической ненавистью во взорах:

"ЯНКИ-ПЕС, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ!"

Нет, нет, ни в каком виде не надо вешать на мою жизнь еще и эту ответственность, у меня и без того довольно проблем, а потому перед тем как вытрясти из мешка кукурузу, я чуть-чуть прошагал вдоль забора.
Едва сплошная масса кукурузных початков вывалились из мешка, от паствы отделилась какая-то курица, рванула ко мне, и все шесть початков опустились точно ей на голову. Конечно, никакого сознания она не потеряла. Курица отлетела в сторону и на целый фут подпрыгнула в воздух. Затем вернулась на землю, потрясла как следует головой - убедиться, что та на месте - и присоединилась к занятым трапезой товаркам, которым было абсолютно пофигу, что секунду назад на ее чугунную голову свалились шесть куриных початков.
Я уходил в легкой растерянности, размышляя о вероятных комбинациях шести кукурузных початков с восемнадцатью мишенями, то есть куриными бошками, и о том, как же так вышло, что одна курица получила их все на свою голову. Есть же другие комбинации. Например: один кукурузный початок на шесть различных куриных голов; или два кукурузных початка на одну куриную голову, три початка на каждую следующую, а оставшийся кукурузный початок, промахнувшись мимо всех доступных куриных голов, благополучно падает на землю.
Думаю, вы представляете, что творилось у меня в мыслях - но я пока не назвал причину, из-за которой рассказываю вам эту историю. Иногда я чувствую себя той самой курицей, что получила на свою голову все шесть кукурузных початков.

Продавец кроватей

Он сидит один посреди моря кроватей. Они бьются вокруг него, как молчаливые неподвижные волны. В Сан-Франциско зима, идет дождь, и никто не хочет покупать кровати. Ему лет сорок и скучно. Так и сидит, окруженный кроватями всех цветов и фасонов. В этом огромном зале, наверное, пятьдесят или шестьдесят двуспальных кроватей, а он сидит на одной.
Он понимает, что ситуация безнадежна, - судя по тому, как снял пиджак и сидит просто так. На нем парадная рубашка, галстук и полагается быть пиджаку, чтобы продавец имел респектабельный вид человека, искренне заинтересованного в продаже кроватей, но сейчас ему на все на это совершенно наплевать.
Никто не будет сегодня покупать кровати, - думает он. - Могу я, по крайней мере, чувствовать себя удобно.
Он также знает, что хозяин не одобрил бы его снятый пиджак, но хозяин ушел к стоматологу вырывать зуб мудрости, так что ... хозяину есть, чем заняться.
Дождь все идет.
Будет лить весь день, не переставая.
Сквозь огромное панорамное окно кроватного магазина продавец смотрит на дождь, но не видит его. Пару секунд он размышляет над тем, как дошел в своей жизни до торговли кроватями. В колледже он изучал введение в медицину, мечтал стать врачом, но не закончил курс. Слишком тягостно было учиться, все бестолково перемешивалось в голове.
Кровати, между тем, ждут хозяев.
Они ждут покоя сна и гримас страсти, что калечит пружины. Они ждут тысячи чистых простыней, что станут потом грязными. С парой девственных простыней это произойдет совсем легко.
На этих кроватях люди будут зачинаться, и люди будут умирать.
Кровати ждут, чтобы век спустя стать музейными экспонатами, удивляя и изумляя новых людей, которые будут носить странную одежду, а может статься, и говорить на еще не придуманных языках.
Продавец, едва не потерявшийся в безграничности этих кроватей, не знает, что на самом деле он пастырь будущего, а кровати - его паства.

 

Цепной мост

Когда бы я ни задумался всерьез о белом цвете, я всегда вспоминаю ее, ибо она и есть предельное воплощение белизны.
Она пришла на нечто среднее между выставкой знаменитого писателя-художника и его же раздачей автографов. Она сильно им интересовалась, он же просто сидел за столом и подписывал свою последнюю книгу. За автографами выстроилась длинная очередь. Женщина не вставала в очередь, лишь ходила, ходила и ходила по галерее, глядя и не глядя на картины.
Она была очень красива, а свои невероятные ноги демонстрировала как настоящее произведение искусства, каковым они и были на самом деле. Их венчали черные, чем-то напоминавшие акул, туфли на высоких каблуках.
Женщина знала, как привлечь внимание.
Время от времени она проходила мимо стола, где писатель машинально раздавал автографы. Так могла подписывать книги последняя разработка фирмы «Сони».
Ее он не замечал.
Очень медленно она делала семь или восемь продуманных шагов, затем резко поворачивалась на каблуках, словно акула для атаки.
Прошел не один час, людская очередь постепенно рассосалась, осталась небольшая горстка, и тогда она театрально, словно в луче софита, шагнула к столу. Достала из сумочки книгу и стала ждать, когда стоявшие перед ней люди исчезнут с лица земли.
Настал ее черед.
Представляю, как билось ее сердце, пока она стояла у его стола. Писатель взял книгу и подписал ее, так и не подняв глаза. Все. Очень медленно она повернулась и отошла от стола. Не разу не оглянувшись, скрылась за дверью.
На ней было белое платье.

Белизна

Когда бы я ни задумался всерьез о белом цвете, я всегда вспоминаю ее, ибо она и есть предельное воплощение белизны.
Она пришла на нечто среднее между выставкой знаменитого писателя-художника и его же раздачей автографов. Она сильно им интересовалась, он же просто сидел за столом и подписывал свою последнюю книгу. За автографами выстроилась длинная очередь. Женщина не вставала в очередь, лишь ходила, ходила и ходила по галерее, глядя и не глядя на картины.
Она была очень красива, а свои невероятные ноги демонстрировала как настоящее произведение искусства, каковым они и были на самом деле. Их венчали черные, чем-то напоминавшие акул, туфли на высоких каблуках.
Женщина знала, как привлечь внимание.
Время от времени она проходила мимо стола, где писатель машинально раздавал автографы. Так могла подписывать книги последняя разработка фирмы "Сони".
Ее он не замечал.
Очень медленно она делала семь или восемь продуманных шагов, затем резко поворачивалась на каблуках, словно акула для атаки.
Прошел не один час, людская очередь постепенно рассосалась, осталась небольшая горстка, и тогда она театрально, словно в луче софита, шагнула к столу. Достала из сумочки книгу и стала ждать, когда стоявшие перед ней люди исчезнут с лица земли.
Настал ее черед.
Представляю, как билось ее сердце, пока она стояла у его стола. Писатель взял книгу и подписал ее, так и не подняв глаза. Все. Очень медленно она повернулась и отошла от стола. Не разу не оглянувшись, скрылась за дверью.
На ней было белое платье.

Монтанское уличное наваждение

В жизни любого человека бывают минуты, когда он не знает, что делать дальше. Вот, пожалуйста: мы с другом едем по главной улице монтанского городишки. Осень, облачно, ранний вечер, на светофоре зеленый свет. Единственный в городе светофор - пастух сонного перекрестка.
Друг собирался повернуть направо, но вдруг засомневался - причина тут может быть только одна - он не знал, что делать дальше.
Мой друг - опытный шофер, и эта заминка не имела никакого отношения к его водительским способностям. Он просто не знал, что делать дальше, а я сидел рядом, смотрел на него с огромным интересом и удивлялся, как же это все получается.
Мы не двигались с места, несмотря на зеленый свет, и за нами выстроился длинный ряд машин. Не знаю, откуда их столько взялось в маленьком городишке, но все они теперь стояли за нами. Почему-то никто не нервничал, не гудел клаксоном, хотя мы перекрыли все движение.
Мы - это длинный ряд машин, беспричинно остановившихся у зеленого сигнала светофора. Наверное, они тоже не знали, что делать дальше.
Околдованные пасмурной Монтаной, в надвигавшихся сумерках, мы просто сидели в своих машинах: одни терпеливо слушали радио, другие торопились домой к родным и близким, третьи направлялись сами по себе куда-то там по своим делам - но ничего не происходило. Мертвая точка.
Не знаю, сколько это продолжалось.
Может, тридцать секунд, а может, целый год провел нас по кругу и вернул в то место, откуда начал свой путь.
Узнать невозможно.
Мы беспомощны.
Мы не знали, что делать дальше.
Проблему разрешил человек из стоявшей прямо за нами машины. Это оказалось просто настолько, что я не понимаю, как никто не додумался раньше. Все изменилось, мы повернули направо, а остальные машины проехали мимо нас, устремляясь каждая к своей цели.
Никто не знал, что делать дальше, пока этот человек не открыл окно и не прокричал и во всю мощь своих легких
- ДА ЕДЬ ТЫ УЖЕ, КОЗЕЛ!
Подействовало.

Похмелье
как народное искусство

Джиму Харрисону

Вчера в Токио, меня мучило похмелье - такое изнурительное и тяжелое, что я могу думать о нем только как о нелепейшем народном искусстве. Продавали его торговцы, которых лучше никогда не знать.
Обычно, похмелье повергается в прах на закате солнца. Умирает подобно змее. Это похмелье не желало умирать вообще. Оно превратилось в народное искусство, производимое из моей собственной центральной нервной системы, желудка и того, что с некоторой натяжкой можно назвать мозгом.
Народное искусство приняло форму недоструганных, вонючих куколок, уродливых пятнистых безделушек из угольков и ржавых пивных банок, картинок крокодильим дерьмом на болотной коре, и, конечно же, главное, но не последнее, цветных индейских рубашек, сотканных из нижнего белья, которое поснимали с трупов белые, как альбиносы, кладбищенские разбойников, только и умеющие, что грабить полнолунными ночами могилы. Они трудятся двенадцать ночей в году, а все остальное время сидят без работы. Торчат дома и пялятся в телевизор. Когда идет реклама, лупят жен.
Другими словами: меньше всего я хочу, чтобы в моей жизни повторился вчерашний день. Когда похмелье, наконец, прошло, торговцы народным искусством испарились, забрав свое странное и сомнительное добро. Они прихватили с собой все ощущения моего тела, кроме бледной абстрактной уверенности, что я все еще дышу.
Правда, Джим?

Марш от пиццы

Они похожи на странную армию, что отпущена с фронта для короткого отдыха, чтобы потом снова вступить в бой здесь же, в Токио. Только что мимо прошла четверка бойцов в синих форменных брюках и красно-белых полосатых рубашках. Однако, без касок, что так похожи на шляпы из пластмассовой соломы. Военная дисциплина стала не так жестока, поскольку сейчас они пребывают в том, что в армии называют отпуском. В отпуске от пиццы. Совсем недалеко от "Маленькой Пиццерии Шакея". Вышколенное войско молодых японцев готовит там пиццу. Сейчас у них перерыв, или отпуск с поля боя, где линия фронта, победа и поражение измеряются съеденной пиццей.
Пока они шли, я думал о том, что уверен в этой жизни только в одном - может, это вообще единственная вещь, которую я в этой жизни знаю - они не пойдут есть пиццу.

Собаки на крыше

Собак на крыше я видел издалека. Две колли (небольшие), но чем ближе я подъезжал к ним на своем велосипеде, тем больше и больше они становились; когда я был совсем близко, они начинали лаять.
Рядом с домом тек грязный ручей, за домом сплетался ветвями лес. Очень густой и неприветливый, из тех лесов, что все норовят расцарапать или порвать одежду.
В самом доме не было ничего интересного. Два этажа, высоких и деревянных: трудно описать и легко забыть - вот только собаки на крыше.
Чаще всего я спокойно проезжал мимо.
Понятия не имею, как собаки забирались на крышу, но они были там всегда.
Один раз они не стали на меня лаять, и я занервничал. В это трудно поверить, но их лай было вынести легче, чем молчание.
Они стояли на крыше и таращились, пока я ехал мимо них на велосипеде.
Ни разу я не видал в этом доме людей.
Надеюсь, собаки не жили там одни.

Калифорнийский почтальон

До недавнего времени у меня не было повода гордиться своей интуицией - моя экстрасенсорная температура парила под нулевой отметкой, примерно на -27 градусах. Все изменилось два месяца назад, когда я увидел сон, ставший потом правдой. Такого со мной еще не было. Мне снилось, что почта в ближайший месяц будет скучной и неинтересной - так оно и вышло.
Приходили счета, реклама, всякая разная ерунда - и только.
На дорожке появлялся почтальон, и мои веки медленно опускались. Иногда я засыпал, открывая конверт.
Калифорния чего-то ждет.
Может основать культ?

Игрушечная паутина

Помню, пять лет назад он впервые стал знаменит. Красивая игрушка, и он с радостью ею забавлялся. Меня радовала его радость. Он очень хороший писатель и заслужил эту славу.
Сейчас: он только что написал книгу о Кислом Отблеске Славы, что проедает сердце и душу до тех пор, пока бессмыслица и беспорядок не становятся предсказуемы, как восход и заход солнца.
Солнце сегодня взошло в 6:13 утра, а зашло в 6:22 вечера.
Всего пять лет.
Боже, как летит время.

Ее последний парень, говорят,
был канадским летчиком

Ее последний парень, говорят, был канадским летчиком и погиб в Германии в 1944 году. Их роман длился всего неделю, они ни разу не ложились в постель. После войны они собирались пожениться.
Ему было двадцать два, ей - девятнадцать.
Они познакомились случайно на автобусной остановке в Сан-Франциско. Никогда раньше он не заговаривал с китаянками. На остановке никого больше не было. Веселый и открытый молодой человек. Людям всегда нравился.
- Привет, - сказал он. - Я из Канады.
Каждый день они слали друг другу письма с обещаниями будущего. У них родится трое детей: два мальчика и девочка.
Последнее письмо от военно-воздушного капеллана:
Он часто говорил о вас, и тд.
Он просил меня написать вам, если, и тд.
Я знаю, он хотел, чтобы вы, и тд.
После этих листков жизнь кончилась, и она соединилась с ним в смерти. Бросила колледж, где училась только на отлично, и устроилась мыть посуду в китайский ресторан на Джексон-стрит. Работники говорили, что это странно и неправильно: такая красивая девушка, а зарабатывает на жизнь мытьем тарелок.
Есть же куча других дел.
Она была чем-то вроде кухонного привидения.
Год за годом они приставали к ней с расспросами, но она не отвечала, и они отступались. В конце концов ее оставили в покое, тем более что она теперь не была красивой.
Когда-то она любила канадского летчика - вот и все, что о ней знали.
Она ни разу не подняла от посуды глаз.
Тридцать четыре года...
Она соскребает объедки с тарелок людей, которых никогда не видит. Их еда - это ее кладбище.

Мясник

Мясо нельзя рубить в перчатках, никто не купит мясо, если его рубили в перчатках. Перчатки и мясо не идут рука об руку. Потому у этого мясника всегда холодные руки. Я знаю точно, он сам мне сказал.
Я заглянул на мясной рынок Сан-Франциско, чтобы купить на ужин кусок мяса. Еще не зная, какого. Я шагал взад-вперед вдоль мясного прилавка. Мимо свиных отбивных, гамбургеров, бараньих рулек, мертвых кур и свежих, но мутноглазых рыб.
Мясник наблюдал за мной, не говоря ни слова и не двигаясь с места. Жалостливая гримаса застыла на его немолодом лице, уже подошедшем в своей жизни к тому, что ему полагается. Вот-вот оно станет лицом пожилого человека.
Остановившись, я всмотрелся в кусок круглого стейка. Он не возбудил мою фантазию, и я вернулся к бараньей отбивной, которая показалась мне чуть интереснее. Так и стоял, глядя на эту отбивную, что устроилась в куче из двадцати пяти других отбивных. Она лежала на самом верху с таким видом, словно сама туда взобралась. Я оценил ее храбрость.
Остальные двадцать четыре отбивные ничего для меня не сделали. С таким же успехом они могли быть безымянным песком. Я раздумывал о том, как опалю эту верхнюю отбивную огнем и съем на ужин. Я жил один, так что эта отбивная станет прекрасной холостяцкой пищей.
Погода в Сан-Франциско стояла мрачная, облачная и бесперспективная, как иногда случается посреди лета и тянется несколько дней. Начинаешь задумываться, бывает ли вообще в Америке лето.
- У меня холодные руки, - сказал мясник.
Я оторвал взгляд от отбивной.
Я не понимал, с кем он говорит
Он говорил со мной.
Я посмотрел на его руки.
Он с безнадежным видом вытягивал их вперед. Руки были измучены, красны и сероваты. Замерзая год за годом, эти руки тянули за собой десятилетия мертвого мяса.
Я силился придумать подходящий ответ. Мои руки вдруг стали теплыми, даже горячими. Стало немного стыдно. На языке было пусто, я заблудился без воды в этой пустыне.
Разрывая цепи моей неловкости, мясник сказал:
- А ведь мог водить грузовики. Водил же в армии. Вот и занялся бы с самого начала. По крайней мере, руки б не мерзли.
Кровь в моих руках уже закипала.
Я выдавил из себя полуулыбку, которой люди стараются выразить то, как они понимают и сочувствуют чьим-то словам, но им нечего на них ответить.
Мясник потер руки и, чтобы сломать напряжение, решил вспомнить короткий анекдот, но изо рта его не вырвалось ни слова. Губы пошевелились, потом застыли, и мы с ним улыбнулись, как если бы он и в самом деле рассказал анекдот.
Он шел ко мне и к моей бараньей отбивной, все так же потирая руки.

На станцию Ёцуя

По всем стандартам эту тридцатилетнюю женщину можно считать привлекательной. У нее правильные черты лица, превосходный маленький рот - словно его собирали розы во внеурочное время на эксклюзивной фабрике. Несовершенными на этом лице были только глаза. Красивым глазам не хватало характера и определенности, что не так уж важно, ведь большинство мужчин мало интересуются женским характером.
Фигура радовала взгляд, компактная и пропорциональная. Аккуратные щиколотки и грудь, которой лишь шаг оставался до благородства.
Мы мчались по подземному Токио, она сидела напротив меня и с отсутствующим видом поигрывала кожей у подбородка. Мягко оттягивала ее, снова и снова проверяя упругость - поезд за это время остановился и помчался к следующей станции.
Двенадцать миллионов человек у нас над головами боролись за счастье, выжимали из собственных жизней все самое лучшее, а она все думала об упругости своего подбородка и годах, что наступят - наступят непременно. Наступят, как станция, к которой мы сейчас мчимся.
Добро пожаловать на станцию Ёцуя.
Просто еще одна остановка в пути.

Счастливого пути,
как этой реке

Более же всего
облекитесь
в любовь...
- к Колоссеянам 3:14

Вчера вечером кто-то постучал в кухонную дверь этого одноэтажного домика в южной Монтане, что стоит у обрыва Желтокаменной реки, текущей в Миссури, затем вместе с ней в Миссисипи, потом в Мексиканский залив - их вечный дом, такой далекий от гор, кухонной двери и позднего вечернего стука.
Я что-то готовил. И не сразу сообразил, что в кухонную дверь стучат. Друг, с которым мы болтали в этой самой кухне, успел открыть до того, как я сдвинулся с места. Я был слишком занят сковородкой, полной грибов и куриного мяса.
Я ждал, когда эти люди войдут в кухню, - хотелось узнать, кто они и чего хотят. Еще я удивлялся, почему они не постучали в переднюю дверь. До нее ведь ближе, до передней двери этого дома, о чем тут говорить. Она прямо на дороге. Я вообще не помню, чтобы кто-нибудь, да еще вечером, обходил дом и стучал в кухонную дверь. Может, когда-то раньше и было, давным-давно, но я тогда здесь не жил.
Эти люди так и не появились в кухне. Они постояли на заднем крыльце, перекинулись парой слов с моим другом, потом он закрыл дверь, люди ушли, и я их так и не увидел.
Голоса их звучали совсем по-детски:
- Добро пожаловать в Райскую долину.
Это все, что я расслышал.
Друг держал в руках маленькую желтую брошюрку.
- Кто это был? - спросил я.
- Девочки, зовут нас в церковь.
В самодельной желтой брошюре перечислялись все церкви долины.

Общественная церковь Райской долины
Методистская церковь Соснового Ручья
Епископальная церковь св. Иоанна
Переселенцы, Монт.

В простой симпатичной брошюрке, отпечатанной на мимеографе, назывались имена священников, их телефоны, какие службы проходят в каких церквях, их расписание.
На желтой обложке переводная картинка с цветами, и в компанию к ней - трогательная цитата из "к Колоссеянам".
Друг сказал, что девочкам лет десять-одиннадцать. Я их не видел, но как же здорово с их стороны пригласить нас этим осенним вечером в церковь. У них добрые сердца. Я желаю им в жизни всего самого лучшего и счастливого пути, как Желтокаменной реке, что уходит в Мексиканский залив - свой далекий дом и будущее.
Эти дети тоже куда-нибудь уйдут.

Негде поставить машины

День жаркий, и юный священник, открыв дверь церкви, едва не сбивает меня с ног. На нем черная рубашка с короткими рукавами. Может, у священников такая летняя одежда? Понятия не имею, но день сегодня теплый.
- Уже заняли! - восклицает священник и сердито смотрит на припаркованные перед церковью машины. Свободных мест нет. Он топает ногой по тротуару, словно маленький мальчик в траурной одежде.
Он обиженно трясет головой.
- Было же минуту назад! - говорит он. - Значит, надо ехать на другую стоянку, - сообщает он второму священнику, который выходит вслед за первым из дверей церкви и ничего не отвечает.
Надеюсь, в раю всем хватит места для парковки.

Студия 54

Когда бы, - а речь идет о семи годах - когда бы я ни позвонил по телефону своему приятелю, он всегда дома. За эти семь лет я звонил ему шестьдесят или семьдесят раз, и он всегда сам снимал трубку.
В моих звонках нет никакой последовательности. Выборка абсолютно случайна. Я звоню ему, когда мне хочется. Палец тычется в семь дырок на телефонном диске, и голос моего приятеля автоматически отвечает:
- Алло.
Ничего важного в наших разговорах нет, важно другое: он всегда дома. Иногда по утрам, иногда вечером.
Он говорит, что работает, но где доказательства? Он говорит, что два года назад женился, но я ни разу не видел его жену, и она никогда не снимает трубку.
Я позвонил ему сегодня в 1:15 дня, и он, конечно же, был дома. Телефон звякнул всего один раз. В последнее время я все чаще думаю, что начиная с 1972 года он просто сидит дома и ждет моих звонков.

Глубокой зимой
вороны едят колесо

Мы выехали из Соснового Ручья, Монтана, и двинулись в Бодманский аэропорт встречать приятеля. Он прилетал из Лос-Анжелеса, Калифорния.
Очень глубокий снег заключал в себе землю, словно белая тюрьма; температура прочно держалась на 13 градусах ниже нуля, а похожий на топор мясника ветер, ясно демонстрировал, кто на самом деле хозяин этой северной страны.
Друг будет весьма удивлен, когда самолет приземлится. Выражение его лица обещает стать интересным. Стоит ему выйти из самолета, как все те пальмы, мимо которых он несколько часов назад ехал в международный аэропорт Лос-Анжелеса, незамедлительно окажутся в далеком прошлом. Наверное, это пальмы его детства. Он видел их лет в шесть примерно.
Я не ошибся, и мы поехали обратно в Сосновый Ручей.
Дорога, как ледяной меч, решительно рассекала страну, облаченную в зиму, словно в белые доспехи.
Дорога свернула, и мы увидали шесть огромных ворон, черных, как сны слепого человека. Посередине дороги вороны ели колесо грузовика. Мы подъехали ближе, они не сдвинулись с места. В них не было ни страха, ни желания нас пропустить. Вороны ели колесо. Мы их объехали.
- У вас тут зима, - сказал друг, Лос-Анжелеса больше нет, там теперь заброшенный город его мыслей. - Вороны голодные.

Что-то варится

Я думаю об этом уже много лет. Будто на дальней конфорке моего сознания варится какой-то суп. Я перемешивал его тысячу раз... часто из собственной нервозности, а годы идут, я старею, я уже не совсем тот, кем был раньше.
...конечно, это женщина... кто еще может так долго... вариться.
медленно затихая
пока, в конце концов, не возникают слова: я не знаю ни ее имени, ни внешности, разве что несколько черт - блондинка, невысокая, хорошенькая. Кажется, у нее голубые глаза, но я не уверен.
Хорошо помню, что она здраво смотрела на вещи, светилась бодростью, но из всего нашего разговора, вспоминается лишь одно.
Я был очень пьян. Виски, как тропический ливень, мутил мне разум. В голове скакали мокрые обезьяны.
Но чем-то я ее заинтересовал, хотя все, что тогда нес, вряд ли имело хоть какой-то смысл. Помню, она смотрела на меня. Ей было забавно. Мы проговорили несколько секунд - или часов? В каком-то баре. Полно народу. Что-то переливается - одежда.
Она еще меня слушала.
Из всего, что я ей говорил, помню только тело.
Я хотел его.
- Да! - объявила она с огромным энтузиазмом, - Приходи, когда протрезвеешь.
Из всех ее слов я только это и помнил - на следующее утро много лет назад, проснувшись один, в кровати, с классическим похмельем, похожим на проедающий время муравьиный грот, а я в нем - забулдыга. Я был одет, точнее сказать, одежда была на мне... о, Господи! Я абсолютно не помнил, где был и как попал домой.
Так и лежал, страдая и думая о ней.
Я взял ее слова, будто свежие продукты, осторожно покрошил в огромную мысленную кастрюлю, добавил все, что о ней знал - рассказывал уже - и поставил на медленный огонь - супу в этой кастрюле предстояло вариться не один год.
- Да, воскликнула она, с огромным энтузиазмом, - приходи, когда протрезвеешь.
Одно плохо - я не знал, куда идти.

Предприимчивость
в королевстве холода

Когда-то давно на белом свете жил да был карликовый рыцарь, которому на всю его жизнь было отпущено пятьдесят слов, да таких быстротечных, что их хватило лишь на то, чтобы облачиться в кольчугу и латы, вскочить на вороного скакуна, умчаться в темный лес и никогда больше не возвращаться в свое королевство.

Красивые в Осаке апельсины

Осака - высокоразвитый промышленный район на юге Японии с населением 8,333,845 человек. Он не славится своими апельсинами.

А не съесть ли мне сегодня вечером прекрасных апельсинов из Осаки. Таких сладких, таких вкусных, таких апельсиновых. Я почти вижу, как они растут в тысячах садов вокруг Осаки, апельсиновой столицы Востока.
Я почти вижу, как апельсины завладели городами. Люди едят апельсины, говорят про апельсины, апельсины у всех на языке. Апельсины, еще апельсины, младенцы в Осаке пахнут апельсиновым цветом. А я, между прочим, единственный человек, кто хоть раз об этом задумался.

Утонувший японский мальчик

Кто-то должен снять с него кеды. Запоздалая мысль: никто не хочет это делать, но ведь дико же, кеды ему больше не нужны.
Никто не хочет их снимать.
Они мокрые и совсем холодные, в них какая-то странная белизна, абсолютно безмолвная.
Он лежит в этих кедах на берегу реки, а в пяти дюймах от него вода - последнее, что он почувствовал перед тем, как она залила его смертью.

Большой золотой телескоп

В ней тридцать пять фунтов лишнего веса, и она не в меру разошлась. Длинные черные волосы путаются и восстают против гребней и расчесок. К ее гардеробу лучше всего подходят слова мешковатый и неряшливый.
Ей бы только говорить, больше ничего не надо.
В будку набилось много народу: двенадцать или четырнадцать человек. Повод - очень свободная вечеринка с ужином, у подножия холма, в Нью-Мексико, на окраине городка.
Ужин очень вкусный.
Мы едим его прямо на полу.
У всех хипповый вид.
Я добирался сюда в кузове грузовика, и пока ехал, пошел весенний снег. Снегопад оказался внезапным, но не сильным, и совсем скоро я был у дома, любовался прекрасным закатом, играл с котом и двумя котятами, а еще изумлялся, какое оно большое это Нью-Мексико.
Все чувствуют себя свободно, все легки в разговоре, добродушны - кроме этой девушки. Она встревает в любую беседу, темы не особенно важны, но постепенно это начинает действовать на нервы.
Мы терпеливо ее слушаем. Она медленно и застенчиво о чем-то бормочет. Как трудный ребенок в доме.
Вот что она говорит:
1. Мы все должны носить одежду из особых водорослей, они растут у берегов Калифорнии. У нее в фольксвагене есть целый блокнот с моделями из водорослевой одежды. Она принесет, только сперва доест. В автобусе спят трое ее детей. Вообще-то она не ест мясо, сегодня исключение. Они очень устали.
(Позже выясняется, что никто в этом доме ни разу ее не видел. Она пришла сама по себе. Может, почувствовала запах еды и решила, что место хорошее, можно поставить автобус и чего-нибудь перекусить.)
2. На этой водорослевой одежде мы сделаем большие деньги, она всем понравится: Деннису Хопперу, он в Таосе живет, вообще всем, Фрэнку Заппе тоже, и Кэрол Кинг, потом мы купим гору, где люди будут жить в мире и гармонии с большим золотым телескопом. Она точно знает, где эта гора. Совсем дешевая гора. Можно сторговаться всего на пару сотен тысяч, из денег за водорослевую одежду.
(На самом деле никого особенно не интересует ее болтовня, эти речи всем давно знакомы, их приходится слушать снова и снова, когда кто-то или съехал с катушек, перебрав наркотиков, или избрал себе жизнь, слишком чуждую реальности, но кто-то же должен спросить ее о телескопе, вот и спрашивают, но...)
3. К этому времени она увлечена другим, и будущее золотого телескопа вызывает серьезные сомнения.
(Я что-то жую.)
4. - Знаете, что? - спрашивает она вдруг, хотя только что рассказывала длинную историю о том, что можно строить лодки, которые будут похожи на старые паровозы, как в вестернах, и возить их на настоящих поездах с четырьмя колесами на берег Калифорнии, они будут там так красиво смотреться, если их поставить на якорь рядом с нашими водорослевыми бутиками. - Кажется, я слишком долго просидела в этом фольксвагене.

Человек, который застрелил
Джесси Джеймса

В детстве я знал, кто убил Джесси Джеймса - выстрелом в спину, когда тот вешал картину на стенку.
Имя этого человека звучало для меня так же привычно, как и мое собственное - ведь Джесси Джеймс был героем моей юности. Мы с друзьями много раз говорили о том, как его застрелили. Это была наша излюбленная тема - самое то, когда нужно о чем-то погрустить или на что-то позлиться. Смерть Джесси Джеймса была для нас не менее реальна и важна, чем смерть какого-нибудь родственника.
Но сейчас, в сорок три года, я не помню, как звали человека, убившего Джесси Джеймса. Я думаю об этом целый день, но его имя остается вне пределов моего сознания, прячется в каньонах и расселинах совсем других воспоминаний.
Я помню, что пацана Билли застрелил Пат Гаррен, и что банда Дэльтона напрасно объявилась в Коффейвилле, Канзас, в маленьком банке, где всех их превратили в изрешеченные пулями трупы, растянули на дверях и сфотографировали в назидание потомкам.
Вряд ли кому захочется, чтобы фотографировали его труп, на двери, посреди канзасской улицы и таким запомнили навсегда.
...гм.
Пожалуй, не надо.
Но от этого не легче вспомнить имя того, кто застрелил героя моего детства Джесси Джеймса. Отчаявшись, я почти готов это имя выдумать.
Как оно начиналось - Мэфью, Уилл, Сэм или Ричард... или я просто не знаю.
Не могу я сейчас вспомнить то, что знал когда-то, и что было для меня важно. Силы времени востребовали это имя назад и получили его - легенда Запада исчезла подобно бизонам, и ничто другое так и не заняло ее место.

Танцуют ноги

Этот бизнесмен прилетает в Токио три раза в год. Его сильно интересуют туфли. Нет, интерес вовсе не деловой. Занимается он какими-то непонятными компьютерами, но на самом деле его интересуют туфли. Точнее, не туфли, а ноги - ноги японских женщин. Он влюблен в эти ноги до потери рассудка.
Три раза в год он прилетает в Японию посмотреть на ноги в туфлях. В среднем он проводит в Японии две недели, и все это время торчит в обувных магазинах, где женщины примеряют туфли. Он со всей тщательностью изучает токийские тротуары, точно это художественные галереи - ведь там, словно подвижные скульптуры, выставлены туфли, и какие туфли! Иногда он мечтает сам превратиться в японский тротуар. Вот где был бы для него настоящий рай, но выдержит ли сердце такое счастье?
По всем правилам повествования сейчас самое время рассказать о жизни этого бизнесмена: возраст, страна проживания, прошлое, семья, мастурбирует ли он, не импотент ли, и т.д., но я не буду ничего говорить, потому что все это неважно.
Важно лишь одно: три раза в год он прилетает в Японию и две недели кряду смотрит на японские туфли и японские ноги. Конечно, самый важный визит - летом, ведь... босоножки!
Когда самолет несет его в Японию, он садится у окна - тысячи обутых в туфли ног плывут, танцуя, мимо иллюминатора и дарят ему всю свою красоту.

Семнадцать мёртвых котов

В 1947 году, когда мне было двенадцать лет, у меня жило семнадцать котов. Кот, кошка и котята. Я ловил для них в пруду рыбу, примерно в миле от дома. Котята любили играть с лесками под голубым небом.

Орегон 1947 - Калифорния 1978

Свет в снежинке

Пару недель назад я заметил в "Снежинке" свет, и с тех пор только об этом и думаю. "Снежинка" закрыта с конца октября.
Сейчас начало марта.
Она откроется только летом, примерно в июне. Я лишь раз заглядывал в "Снежинку" в день летнего открытия, сколько там лет тому назад, но был тогда очень занят и не помню точно, когда же она открылась.
Может даже в мае, а то и раньше.
Не знаю.
Одно известно доподлинно: до октября прошлого года она всегда закрывалась сразу после праздника Труда, и для меня это было сигналом: монтанское лето скоро закроется тоже, ибо весна, осень и лето здесь слишком коротки, зато зима очень, очень долгая.
В "Снежинке" делают хорошие гамбургеры, большие фирменные бургеры, луковые кольца и молочные коктейли пятидесяти сортов. Можно почти два месяца, считай все монтанское лето, пить каждый день по новому коктейлю, и только потом начать по новой, например, с "Красной розы". Это один из их сортов, но если вам не хочется начинать с "Красной розы", можете попробовать "Кузнечик".
Я серьезно.
Так или иначе, "Снежинка" закрывается в начале сентября, и почему-то мне всегда становится грустно. Я старею. Еще одно лето моей жизни с табличной "закрыто" на двери.
... ни тебе больше фирменных бургеров, ни 700 сортов молочного коктейля...
Узнав, что вы так любите молочные коктейли, они смешают для вас разные сорта, и перед вами откроются почти безграничные молочно-коктейльные горизонты, взять хотя бы "Кузнечика на Красной Розе".
Все эти долгие летние месяцы, когда бы я ни проезжал мимо, "Снежинка" стояла закрытой, а окна по ночам оставались темными. До тех пор, пока несколько недель назад, не увидал там свет.
В "Снежинке" кто-то был. О, думал я, может, в этом году они откроются раньше, не станут ждать июня, а прямо в феврале. Мысль грела. Как будто в заснеженной Монтане раньше времени наступает лето.
На следующий день я снова ехал мимо "Снежинки", но табличка "закрыто" по-прежнему висела на двери, а окна вечером были темными - такими они с тех пор и оставались. Определенно она закрыта, откроется в мае, июне или когда там еще, но уж точно не этой зимой.
Может, тем вечером кто-то проверял оборудование, добавки к молочным коктейлям, готовился к лету или... кто знает, зачем человеку понадобилось зажигать свет в ночной "Снежинке", что закрыта с конца октября?
Но я все думаю и думаю - не столько о том, чем мог заниматься этот человек, сколько об окнах, что зажглись за месяцы до того, как "Снежинка" откроется.
Часто люди говорят мне о всяких важных вещах вроде Президента Картера или Панамского канала и считают при этом, что я их слушаю, - я же в это время думаю о горящих окнах "Снежинки".

Глаза в Японии

Я в гостях в японском доме неподалеку от Токио. Хозяева - очень приятные люди. Жена встречает нас в дверях. Когда-то она была весьма популярной телезвездой. Она по-прежнему молода и красива, но сейчас оставила работу ради мужа и детей.
Нас четверо, включая ее мужа. Я - единственный не японец.
Нас со всей грацией и радушием приглашают в дом, и вот мы уже сидим в западного стиля столовой, которая одновременно часть кухни. Жена готовит: немного закуски и сакэ. Едва мы успели рассесться, как ее муж, очень приятный и обходительный мужчина, шутливо говорит:
- У себя в доме я лев.
Я не понимаю, что это значит, но, должно быть, существенное, иначе бы он так не говорил. Мне почему-то кажется, что слова предназначены мне. Я оглядываю дом. Он современный и удобный. Хозяин - известный японский актер.
Скоро мы уже пьем сакэ со льдом - хорошее питье для жаркого и влажного японского вечера. Жена по-прежнему чем-то занята. Теперь она готовит для нас ужин, муж помогает. Вдвоем они - ловкая кухонная команда. Может, это такая игра.
Через некоторое время на столе уже много еды. Мы пьем, закусываем и разговариваем. Ей больше нечего делать. С тех пор, как наша компания вошла в дом, жена не присела ни разу.
Сейчас она сидит, но не за столом. Она сидит примерно в пяти футах от нас и слушает разговор. Я оглядываюсь - как она там, в пяти футах от стола, - и вспоминаю слова, шутливо сказанные ее мужем, когда мы только вошли:
- У себя в доме я лев.
Я не понял тогда, что это значит, но, должно быть, существенное. Теперь, глядя, как она сидит в пяти футах от стола, не с нами, но вполне довольная, я понимаю смысл этих слов.
Я смотрю ей в глаза. Темные и прекрасные. Это глаза счастливого человека. Она рада, что мы пришли. Она сделала все, чтобы мы чувствовали себя удобно, и ей приятно наше присутствие.
В ее глазах я вижу Японию. Я вижу тысячелетия японских женщин, что не садились за стол, но были счастливы. Записывая все это, я также вижу, как американки с зубовным скрежетом читают мои строки и думают про себя: Ох, бедная униженная рабыня мужской тирании! Вместо того чтобы ублажать их, как последняя служанка, заехала бы каждому по яйцам!
Я почти вижу их лица.
Я почти вижу их полные ненависти глаза, которым так далеко от этой комнаты.

Королевство персиков

Сколько остановок?
Сколько остановок?
Сколько остановок?
До оленьей
станции?

Вчера я купил четыре персика, хотя они мне вовсе не нужны. Собираясь в магазин, я нисколько не интересовался персиками. Мне нужно было что-то другое, сейчас уже не помню что.
Я шел по фруктовому отделу, собираясь взять - сейчас уже не помню что - и вдруг увидал персики. Персики не были моей целью, но я все равно остановился и стал на них смотреть. Красивые персики, но разве этого достаточно, чтобы их покупать? Мало я перевидал в своей жизни красивых персиков?
Не особенно раздумывая, я взял в руки один персик, чтобы попробовать, насколько он крепок - оказалось, вполне, но за последнюю дюжину лет сотни персиков были не менее крепки.
Что же заставит меня купить совершенно ненужные мне персики?
Персик пах моим детством. Стоя посреди магазина, я катился назад, словно на поезде, в прошлое, где персики были таким же чрезвычайным событием, как оленья станция, где летним днем стадо оленей терпеливо ждет поезда, и у каждого, до мого конца очереди - по мешку персасиков.

Таймс-сквер в Монтане

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:

Пишу я в маленькой комнатке под крышей старого амбара, его построили из красного дерева еще в те времена, когда были живы все, кто давно мертв: Пацан Билли, Луи Пастер, королева Виктория, Марк Твен, японский император Мейджи и Томас Эдисон.
В горах Монтаны не растут секвойи, значит, дерево привезли с берега Тихого океана и превратили в огромный амбар в три с лишним этажа, если только высоту амбаров можно измерять этажами.
Фундамент сложен из ледниковых камней, идеально подогнанных друг к другу, чтобы удерживать красное дерево и разное прочее, из чего состоит амбар, включая изменчивое монтанское небо, всего в нескольких футах под которым я и сижу.
Из этих камней получился огромный подвал, что вообще-то нетипично, подвалы редко бывают в амбарах. Этот подвал - отдельная тема, и лучше ее оставить на потом.
Позже...
Чтобы попасть в мою писательскую комнату, нужно подняться к самой крыше этого амбара по пролетам лестницы, почти метафизической по замыслу и по тому, как она карабкается по стене - шаг за шагом, открытая, точно смерть и желание, почти до самого неба, заполненного сейчас падающим снегом.
Лестница разделена на два пролета, есть перила, чтобы я не упал с этого амбара ни на пути к писательству, ни обратно.
...неприятная мысль.
На вершине первого пролета есть лампочка, лестница там поворачивает в другой пролет, который тоже заканчивается лампочкой.
В самом амбаре расположен выключатель и такой же на вершине лестницы. Они работают по отдельности, так что я могу зажигать и гасить свет как изнутри амбара, так и с вершины лестницы. Когда я поворачиваю выключатель, амбар заливается красивым розоватым сиянием, точно закат солнца над красным деревом, я ловлю этот свет, приходя в амбар и покидая его.
Мне нравится включать и выключать свет. Получается очень театрально: кремового цвета сосновая лестница сияет, словно мост на секвойевом закате, и это важная веха в моей каждодневной монтанской жизни.

[Сейчас мы сделаем легкий поворот - просто я хочу сказать, что в этом амбаре живут птицы, развлекая меня своим обществом, а под лестницей - там, где сложено для лошадей сено, - зимуют зайцы. Их какашки, словно горная порода, выходят наружу, укладываясь грибным узором на выпавших из тюков клочках сена. Временами мне становится одиноко, и тогда приятно бывает вспомнить, что этот огромный литературный дом делят со мной зайцы, хотя я ни разу не видал их самих, только превосходные поэтические какашки. Но вернемся к свету.]

Я люблю включать и выключать свет, приходя или уходя от таких вот слов. По непонятной для меня причине лампочки, освещавшие мой путь, совсем маломощные.
Вчера я выяснил, что на вершине первого пролета горит всего лишь 25-ваттная лампочка, а наверху второго, перед моей комнатой - 75-ваттка, итого 100 ватт световой мощности.
Задумавшись об этом после своих писаний, я решил увеличить мощность и как итог, освещенность амбара. Поздно вечером, посмотрев в городке школьный баскетбол, я отправился в круглосуточный магазин за двумя лампочками - так началось одно из увлекательнейших приключений в моей жизни.
Сперва я собирался довести ламповую мощность до 150 ватт, отдавая себе отчет, что 100 ватт на лампочку уже будет серьезным шагом вперед, особенно для той 25-ваттной кругляшки, которая уже бог знает сколько времени висит на вершине первого пролета.
Может, годы...
Кто в наше время следит за юбилеями лампочек - разве только вы вспомните, что не меняли ее, скажем, пятьдесят лет. Тогда вы обратите на это внимание, позовете журналистов и все такое, но в обычной жизни вы об этом забываете. Есть ведь о чем подумать, правда? Любит ли меня жена? Почему над моими шутками все так громко смеются, я же знаю, не так уж они смешны, или - что я буду делать до конца своей жизни?
Другие вещи, а не лампочки, занимают наше время, и это имеет некоторый смысл.
Так или иначе, я стоял в лампочной секции, с любовью глядя на цифры мощности. По тому, как я на них смотрел, можно было решить, что я коллекционирую электрические почтовые марки, и вот-вот добавлю в свое собрание новую большую редкость. Дважды по 100 ватт будет вполне адекватно, но я уже задумался, почему бы не устроить себе 150-ваттными лампочками настоящее театральное освещение.
То-то будет на что посмотреть, когда я в первый раз поверну выключатель. Амбар взорвется светом, как бродвейское шоу.
Мне ужасно понравилась эта мысль, но тут я увидал 200-ваттные лампочки. Сердце едва не пропустило удар и стало похоже на критика, что с первого взгляда влюбляется в спектакль.
200-ваттные лампочки!
Какие прекрасные возможности!
Мой монтанский амбар красного дерева, вспыхнет словно Тайм-Сквер. Зачем размениваться на бродвейское шоу, когда можно устроить в собственном амбаре самую знаменитую в мире театральную площадь?
Я купил две лампочки со страстным желанием и уверенностью, что на следующий же день вкручу их в патроны, а вечером в первый раз зажгу свет.
Ну что ж, день настал, одиннадцать утра, и часы стремятся к ночи, когда в Монтане наступит темнота, а в моем амбаре - Тайм-Сквер.
Счастье всей моей жизни.
Я ждал, как ребенок, своей электрической сладости.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ:

Я ждал весь день, сейчас в Монтане ночь, как ей и полагается... пришло время тайм-скверить мой амбар с помощью Великого Белого Пути 200-ваттовых лампочек, обеих.
Я успел рассказать жене об этих лампочках и о том, с каким волнением жду, чтобы амбар засиял, словно Бродвей, так что она вытащила из заранее купленного букета один нарцисс, поставила его в бутылку с высоким горлышком, и мы сквозь снег направились к амбару.
Чувствуя себя волшебником, я тронул выключатель, и амбар взорвался светом, щедрым, словно Тайм Сквер.
- Как красиво, - сказала жена.
Я был так горд этим светом, что не смог придумать ничего в ответ. Мы начали подниматься по лестнице. Она шла впереди с нарциссом в руке.
Мы добрались до вершины первого пролета, и я посмотрел на сияющую лампочку. Я как будто гладил ее, как будто это кошка, и она непременно заурчала бы, можете мне поверить, если бы я действительно ее погладил
Мы двинулись по второму пролету, но как только добрались до верха, свет погас. Сердце упало, словно камень в холодный колодец.
- О, нет! - проговорил я, глядя неверящими глазами на так нежданно и так навечно погасшую лампочку.
На лице жены отразилось сочувствие. Она явно сопереживала мне, поскольку знала, как много значат для меня эти лампочки.
Я открыл дверь в писательскую комнату, зажег свет, и она поставила нарцисс на стол.
Я все еще был в шоке.
Она что-то сказала - сейчас уже не помню что, - успокаивая мои страдания из-за этой сгоревшей лампочки. Как будто в полночь вдруг погасла половина Тайм-Сквер - ее зачеркнули, повергнув людей в шок и изумление.
Как только жена сказала какие-то слова - очень мило с ее стороны, жаль только, я забыл какие - амбар вспыхнул снова, словно маленький взрыв.
Через окно писательской комнаты я взглянул на стену амбара, где только что полыхнула эта вспышка, и увидел темную лестницу.
- О, нет!
Я открыл дверь: Тайм-Сквера не существовало. Вторая 200-ваттная лампочка сгорела тоже.
- Бедный, - сказала моя жена.
Я нашел 25-ваттную лампочку, отправленную на отдых в мою комнату, и вкрутил ее над вершиной лестницы, прямо за дверью.
Мы стали спускаться.
В самом низу горела тусклая лампочка, и ее света было достаточно, чтобы наш путь не оказался опасным для жизни.
Когда мы спустились, я достал обе сгоревших лампочки.
- Знаешь, что я с ними сделаю? - сказал я жене, и в голосе звучал гнев.
- Нет, - осторожно ответила она. Моя жена - японка, иногда ее смущают мои столь театральные заявления. Другая культура. Японцы реагируют на все немного иначе. - Что ты с ними сделаешь? - спросила она.
- Отнесу в магазин и поменяю на другие.
- Думаешь, примут?
- Да, - сказал я, повышая голос. - Эти лампочки не работают! ЛАМПОЧКИ ОБЯЗАНЫ СЛУЖИТЬ ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ДЕСЯТЬ СЕКУНД!
Не знаю, поверила она или нет в то, что я действительно намеревался это сделать. Сама мысль, что магазин обменяет сгоревшие лампочки на новые, была ей совершенно чужда. Не думаю, что в Японии это распространенная практика, но сейчас Япония меня не интересовала. Я чувствовал себя обманутым и требовал сатисфакции.
Этим же вечером мы поехали в город опять смотреть игру в баскетбол, так что я сложил в бумажный пакет сами лампочки, чек на эти лампочки, и взял пакет с собой.
После игры мы остановились у магазина.
До последней минуты жена не верила, что я собираюсь обменивать сгоревшие лампочки. Придумав уважительную причину, она осталась в машине, а я, зажав в руке пакет со сгоревшими лампочками, шагнул к дверям.
Магазин казался огромным и заброшенным, поскольку был уже одиннадцатый час, и над Монтаной начинался снежный ураган. В такое время и в таких условиях люди не интересуются покупками, и я подумал, что, в конце концов, мне это даже на руку.
За прилавком у кассы стояла средних лет женщина. На лице у нее застыло сонное полуфевральское ночное выражение: покупателей нет и не предвидится.
И тут появляюсь я с бумажным пакетом в руке. Я держал его так, чтобы побыстрее вернуть продавщицу из каких-то там ее снов в реальность, что представляла собой магазин и незнакомца с загадочным пакетом в руках, волшебным образом появившегося перед нею прямо из зимнего урагана.
- Чем могу служить? - автоматически проговорила женщина, кажется, надеясь, что я не псих, в пакете у меня не бомба, и я не явился в эту зимнюю ночь грабить ее магазин.
- Лампочки, - объявил я, залезая в пакет и доставая обе лампочки. - Перегорели через десять секунд после того, как я их включил, - сказал я. И выложил их на прилавок. Продавщица уставилась на лампочки. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь появлялся из снежного урагана и выкладывал перед ней на прилавок две сгоревшие лампочки.
Я первый.
- Я вкрутил их в амбаре, - сказал я. - Там 220 вольт, у меня стоят прерыватели, но лампочки сгорели. Через десять секунд. Я считаю, они должны служить дольше. И хочу их вернуть, - добавил я, хотя на самом деле уже вернул эти лампочки, поскольку они лежали на прилавке между мной и кассиршей. Теперь я намеревался посмотреть, что будет дальше.
Жена ждала меня в машине, возможно раскаиваясь в своем решении выйти за меня замуж или, по крайней мере, глядя на наш брак под другим углом.
- Это резонно, - сказала женщина.
Жизненно важная победа упала прямо мне в руки!
- Хотите взглянуть на чек? - спросил я, решив, что это предложение придаст делу оттенок профессионализма.
- Нет, - ответила продавщица. - Не нужно. Я вас помню.
Это уже интересно, ведь я ее не помнил. Почему она запомнила меня? А впрочем, ладно, очередной фрагмент моей жизни, который лучше предать забвению.
- Вы хотите получить назад деньги или новые лампочки? - спросила женщина.
- Две новых лампочки, - ответил я. - Но не 200-ваттки. Я им не доверяю. 150 ватт, пожалуйста. Они надежнее.
Я уже извлек урок из экспериментальных электрических лампочек. Никогда прежде я не имел дело с 200-ваттными лампочками и не намеревался иметь его впредь. Я возвращаюсь к традиционному способу освещения.
Тайм-Сквер был хорошей идеей, но ее не удалось воплотить в жизнь, так какой смысл продолжать? Я отступаю на позиции электрической мощности бродвейского шоу в моем амбаре.
Это принесет мне удовлетворение.
Возрастания со 100 до 300 ватт будет довольно и для меня, и моего амбара.
Продавщица дала мне две 150-ваттных лампочки, и нам пришлось пересчитать стоимость, ведь 200-ваттные лампочки были дороже. В результате я получил несколько пенни сдачи.
Я вышел из магазина и сел в машину - в ореоле триумфа, сжимая в руке новый пакет с двумя новыми лампочками.
- Что случилось? - спросила моя японская жена.
Я протянул ей пакет.
- Электрические суши, - сказал я
. . .
Только что я вкрутил в амбаре две 150-ваттные лампочки и теперь опять жду ночи, чтобы посмотреть, как мой амбар засияет, словно бродвейское шоу.
...надеюсь.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ:

Открылось бродвейское шоу моего амбара - гвоздь сезона - едва я повернул выключатель. Две 150-ваттные лампочки подобны блистательным Джону Бэрримору и Саре Бернар в чечеточной версии "Гамлета" с оригинальной музыкой Моцарта в авторском исполнении.
Что за представление!
Сегодня мой амбар.

Ветер под землёй

Я много лет восхищался одним японским новеллистом, и по моей просьбе нам устроили встречу. Мы ужинаем вместе в токийском ресторане. Неожиданно новеллист надевает мотоциклетные очки, предварительно достав их из принесенного с собой мешка.
Теперь: мы сидим друг напротив друга за столиком, и у него на носу мотоциклетные очки. Люди в ресторане на нас оглядываются. Я веду себя так, словно это вполне естественно - в ресторане в мотоциклетных очках - но ненавязчиво и направленно посылаю ему мысль: Пожалуйста, снимите эти долбанные мотоциклетные очки.
Я не говорю ни слова о его мотоциклетных очках. Мое лицо не выдает мыслей. Я слишком его уважаю. Но не хочу, чтобы он сидел за столом в мотоциклетных очках. Эту мысль я шлю ему постоянно. Проходит около трех минут, и неожиданно - так же неожиданно, как он эти очки надел, писатель их снимает; очки возвращаются в мешок... хорошо.
Он говорит о большом землетрясении, несколько дней назад прошедшем в Токио. Говорит о своем сыне, не совсем нормальном умственно, и о том, как он пытался объяснить ребенку, что такое землетрясение и почему его не нужно бояться, но так ничего и не придумал.
- Он понимает, что такое ветер? - спрашиваю я.
- Да.
- Тогда скажите ему, что землетрясение - это ветер, который дует под землей.
Японскому новеллисту пришлась по душе эта идея.
Я очень его уважаю.
Хорошо, что он снял мотоциклетные очки.

Токийская снежная история

В Токио у меня появилась дурная привычка, от которой я теперь пытаюсь избавиться. Проросший в душе сорняк необходимо выполоть. Я подобрал эту привычку, когда был в прошлом году в Японии, и бросить ее очень непросто.
Я засыпаю у телевизора.
Я знаю, что во множестве дурных привычек есть измерение, пространственно сравнимое с теми дурными четырехмерными привычками, что воют подобно беззубым вампирам в ничем не ограниченных чесночных зеркалах вечности.
Я почти до предела убавляю звук телевизора, и японские голоса бормочут, словно морской отлив. Я люблю слушать, как говорят японцы. Для меня их речь звучит настоящей музыкой, и вот я засыпаю под говор сотен японцев, их тихое бормотание в противоположном углу комнаты.
Теперь вы представляете суть дела, и я расскажу, к чему приводит эта дурная привычка. Программы и рекламы рано или поздно кончаются, а голоса полуночной самурайской драмы переходят в приглушенный снег, который и будит меня некоторое время спустя посреди ночи.
Я встаю с кровати, спотыкаясь, бреду к телевизору и выключаю его.
Шумный снег исчезает, и в Токио опять сезон дождей. Я возвращаюсь в постель, но засыпаю не сразу, мне одиноко, ведь сотни японцев в который раз бросили меня одного, здесь, посреди токийской ночи лежать и ждать, когда придет сон и составит мне компанию.
Даже записывая все это и клятвенно обещая себе избавиться от дурной привычки, которая и есть инструмент моего одиночества, я знаю: сегодня ночью опять засну под тихий говор сотен японцев, что подобно морю, будет шуметь в пяти футах от моей постели, а потом превратится в снег.

Последний укус комара
у ключа Армстронга

Последний укус комара у ключа Армстронга исчез с моего тела так же быстро, как покидают экран финальные кадры фильма.
Я теперь на калифорнийском побережье. Туманно. Шумит Тихий океан. И как же далеко до красивейшего ручья на окраине Ливингстона, Монтана, где закат, эхом отражаясь от гор, продлевает в моих глазах свое существование.
Я вижу его, когда солнце уже село.
Укус комара рассосался к чертовой матери пару дней назад, когда я, подобно астроному, исследовал яйца майских мух, однако, вместо того, чтобы открыть новую комету, подцепил крючком хорошую темную немецкую форель.
Потом она соскочила, но я не расстроился, поскольку давно знаю, что в человеческой жизни не хватит места удержать все.
Переполнишься.
Прощайте, комариные укусы.

Облака над Египтом

Поезд идет из Каира в Александрию. Над Египтом голубое небо и белые облака. Я смотрю на этот поезд по телевизору, здесь, в Калифорнии, слишком далеко от Ближнего Востока.
Почему эти египетские облака так захватили мое внимание, ведь я собирался смотреть на поезд? Впервые за недели, а может месяцы, я гляжу именно на облака. Раньше я не обращал на них внимания. Когда это началось?
Поезд везет Президента Соединенных Штатов Джимми Картера и Президента Египта Анвара Садата. Они ищут мир между Египтом и Израилем. Где-то он там, в пустыне. Пока они заняты поисками, я смотрю на облака и силюсь понять, что они значат в моей жизни.
У всех нас своя роль в истории.
Моя - облако.

Владение фантазией

Небольшое исследование. Эту закономерность я наблюдал в Америке тоже, но особенно здесь, в Токио.
Предмет - официантки.
Я пойду в японский ресторан, где дюжиной разных способов готовят только угрей, и все официантки там будут маленькими, приземистыми, слегка полноватыми, с круглыми, как луна, японскими лицами.
Я пойду в другой ресторан, и все официантки там будут высокими, стройными, с продолговатыми японскими лицами. Этот ресторан будет специализироваться на лапше.
В третьем ресторане будут подавать китайские блюда - официантки там окажутся с крупными бюстами, очень маленькими глазками и полными губами. Они похожи, как сестры, хотя на самом деле друг другу никто.
Я бы, пожалуй, стал в Токио владельцем ресторана - то же самое, что владеть фантазией.

Пингвины мельничного ручья

Вот уже шесть лет я рыбачу на одном и том же месте по соседству с Мельничным ручьем. Особенно мне нравится один водяной угол. Будь у меня газетный киоск - тут, посреди голубизны скал и зелени ручья, можно было бы извлечь немалую прибыль из рыболовов-читателей, которым пришлись бы по душе газеты с такими примерно заголовками:

ЗАЧЕМ ЧИТАТЬ "НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС"?
ШЕСТЬ ХОРОШИХ ФОРЕЛЕЙ ЛОВЯТСЯ ПРЯМО ЗДЕСЬ

Стоит середина октября, и вчера вечером, когда теплое осеннее солнце уже садилось, я ловил рыбу на своем излюбленном месте. С деревьев, что растут вокруг ручья, осыпались почти все листья. За двадцать минут у меня клевало дважды, и оба раза я вытащил рыбу.
Вторая форель оказалась очень толстой, шестнадцати дюймов в длину, я счел ее прекрасной рыбой для Мельничного ручья, и она устроила мне хорошую драку. Едва расположившись на своем месте, я поймал десятидюймовую рыбу. Затем пятнадцать минут ожидания, подобных ожиданию автобуса Айзека Уолтона , и, наконец - большая рыба. Все это время я спокойно стучал удочкой с приманкой по ручью, как по пишущей машинке, мысли же дрейфовали с места на место, в прошлое, настоящее и следили за приманкой, словно это было мое воображение, а ручей и берега - его плодами.
Вдруг что-то шевельнулось под деревьями среди кучи опавших листьев на другой стороне ручья, и я подумал: пингвин. На самом деле я не видел, кто там шевелится. Заметил само шевеление и по какой-то, а может, совсем по другой причине решил, что это пингвин.
Монтана известна мышами, медведями гризли, лосями, антилопами и так далее. Назовите кого угодно, но не пингвина. Пингвины - это дворецкие Антарктики -тамошний триллионер нанял их всех к себе на работу. В Монтане для них ничего интересного, кроме разве что зоопарков в Биллингсе и Большом Водопаде.
Почему пингвин? Я, как сказал раньше, практически его не видел. Заметил лишь, что кто-то шевелится, и подумал: пингвин. Надо ли говорить, с каким облегчением я поймал шестнадцатидюймовую форель, устроившую мне хорошую драку перед тем, как я ее вытащил.
С форелью все понятно.
Интересно, если я опять пойду ловить у Мельничного ручья рыбу, я буду мельком, неосознанно выискивать глазами пингвина? Это выяснится через год, поскольку в этом сезоне я больше не собираюсь рыбачить.

Смысл жизни

Я знал, что этот сукин сын на что-то сгодится - должен быть в его существовании хоть какой-то смысл, и сегодня я наконец-то его нашел.
Здесь, в Токио он, похоже, работает в какой-то компании, а сам, скорее всего, из Австралии. Когда бы я ни зашел в это хараюкское кафе немного посочинять, я всегда его там встречаю, если только досиживаю до 5 часов вечера.
Ему тридцать с небольшим, он весьма приятен внешне, даже красив, если честно, той обычной предсказуемой красотой, о которой говорят: наружность обманчива. Стиль он заимствовал у определенного типа мужчин, насмотревшись на них в кино и по телевизору. Сомневаюсь, чтобы этот ублюдок умел читать.
Вполне возможно, он важная шишка в деловой жизни Токио. Может даже вице-президент, и куча народу подчиняется каждому его жесту, но не думаете же вы, что я в это верю, правда?
Так или иначе, он появляется после пяти и распространяет вокруг себя что-то вроде ауры; свое фальшивое обаяние он отмеряет тщательно и с такой высокомерной сдержанностью, словно делает одолжение всей планете.
Он крут - вот ключевое слово - я слышал не раз, как он разговаривает с другими облюбовавшими это место иностранцами, и, конечно, он встречается здесь с женщинами - либо они приходят вместе с ним.
Эти встречи он превращает в очередную демонстрацию своей крутизны - женщин он игнорирует полностью. Он приходит или встречается с девушкой и проводит время в разговорах с другими иностранцами.
На столике всегда стоит зеркальце, и он никогда не выпускает из виду собственное отражение: что бы он ни делал - закуривал, пил пиво, замолкал надолго, прежде чем сказать очередную глупость - он всегда смотрит в зеркало.
Однажды он явился в кафе с очень симпатичной японкой, а когда настало время уходить, повел себя так, будто она вовсе не с ним. Она остановилась на что-то посмотреть, он при этом даже не подумал задержаться. Когда девушка подняла взгляд, он был уже почти за дверью.
- Куда ты! - закричала она.
Хорошая девочка. После этих ее слов я сразу проникся к ней симпатией, и, как видите, этот парень порядочно истрепал мне нервы, хотя мы за все время не обменялись ни словом и ни разу не подали виду, что знаем о существовании друг друга.
Сегодня я сидел в кафе, и он явился раньше обычного. Было 4 часа дня. Я почти удивился - что случилось, почему он вдруг изменил своему расписанию? - но только почти; он сел рядом, конечно же, не подав виду, что узнал меня.
Он сидел.
Я сидел.
Наверняка я тоже ему не нравлюсь, потому что совсем не вписываюсь в это кафе. Вид у меня, как у потрепанного хиппи средних лет, и я никогда ни с кем не заговариваю, кроме молодых японцев, которые тут работают.
Этот козел еще и сноб.
Так или иначе, сегодня я, наконец, выяснил, для чего он пришел на эту землю. У меня была назначена встреча на 6 вечера на другом конце Токио, часов я не ношу, но со своего места хорошо видел часы этого ублюдка, так что время от времени, чтобы не опоздать, поглядывал на них.
Говорил же я вам: от этого сукина сына должна быть нашему миру какая-то польза, иначе зачем он вообще живет.

Шевроле 1953 года

Ни сидений, ни крыльев, ни зеркала заднего вида, ни фар, ни тормозов, ни бамперов, ни покрышек, ни багажника, ни дворников, ни лобового стекла.
Вдохновленный поэтической американской романтикой, мой друг вознамерился купить в Монтане старую машину и доехать на ней до Калифорнии. Каждый вечер он просматривал местную газету, выискивая объявление о продаже старой машины, которая и доставит его в Калифорнию.
КАЛИФОРНИЯ ИЛИ ПРОВАЛ!
Он рассчитывал уложиться в две или три сотни долларов, четыреста - это потолок.
Не так уж много, особенно сейчас, в 1978 году, но мой друг лелеял мечту не просто о старой машине, а о той, которая благополучно довезет его до Калифорнии, а после проживет еще пару месяцев.
Старая добрая монтанская машина, как старый добрый друг.
Однажды вечером он увидал объявление, размочившее его романтическую натуру.

ШЕВРОЛЕ 1953 ГОДА. $50.

Он тут же набрал указанный номер, и услышал голос пожилой женщины.
- Вы продаете шевроле 1953 года? - спросил мой друг. - За пятьдесят долларов?
- Совершенно верно, - ответила женщина. - В прекрасном состоянии.
- Я хотел бы взглянуть, - сказал он.
- Конечно, - ответила она, - Как можно покупать, не глядя. - Я живу на Эл-северной улице, - и она продиктовала адрес.
- Когда можно подъехать? - спросил он.
- Да хоть сейчас, - сказала она.
- Хорошо, через двадцать минут я буду у вас, - сказал мой друг.
- Замечательно, - ответила она. - Я вас жду. Как вас зовут, напомните, пожалуйста?
- Рейнольдс, - сказал он.
- Договорились, мистер Рейнольдс. До встречи.
Мой друг повесил трубку, страшно довольный: $50!
Он уже видел, как едет в Калифорнию в последнем на всю Америку прекраснейшем шевроле 1953 года.
Настоящая игрушечка с 15,000 миль на адометре, поскольку старушка ездила на ней в магазин трижды в неделю, да еще в церковь по воскресеньям.
Машина с белобокими покрышками и в прекрасном состоянии.
К тому времени, когда мой друг добрался до Эл-северной улицы, он был безумно влюблен в эту машину. Он чувствовал себя мальчишкой, впервые отправляющимся на свидание с самой красивой в школе капитаншей болельшиков.
Пожилая женщина открыла ему дверь.
Она была очень стара, но еще двигалась - бодро, вот, пожалуй, нужное слово.
- Здравствуйте, - сказал он. - Я вам звонил насчет шевроле 1953 года. Меня зовут мистер Рейнольдс.
- Здравствуйте, мистер Рейнольдс, - сказала она. - Сейчас я вам все покажу.
Она накинула плащ, вышла на крыльцо и повела моего друга вокруг дома к гаражу.
- Покрышки хорошие? - спросил мой друг, безрезультатно пытаясь скрыть свои надежды.
- Покрышек нет, - ответила она.
- Нет покрышек? - переспросил мой друг. - Гм.
Это пробило в его мечте небольшую брешь. Придется покупать для машины покрышки, но мой друг был уверен, что сейчас перед ним предстанет настолько прекрасная и дешевая машина, что покупка покрышек окажется сущей ерундой, нечего даже и думать. Главное, машина в отличном состоянии. Он мысленно вычел покрышки из уже нарисованной в голове картины.
- Как насчет тормозов? - спросил он.
- Тормозов нет.
- Что? Нет тормозов? - переспросил он.
- Совершенно верно, - ответила она. - Тормозов нет.
- Нет тормозов? - повторил он.
- Тормозов нет.
Он мысленно вычел тормоза из машины своей мечты, в которой уже не было покрышек, начал думать о чем-то другом, но засомневался, и теперь его мысли топтались взад-вперед у одного и того же. Нет покрышек? Нет тормозов?
Потом он бездумно выпалил:
- А какой формы кузов?
- Кузова нет, - сказала старуха.
- Нет покрышек, нет тормозов, нет кузова, - бубнил мой друг, словно ребенок.
- Совершенно верно, - подтвердила она, как будто это в порядке вещей - продавать человеку такую машину.
В свое время он немало перевидал хитрых продавцов старых машин, но эта бабуся могла заткнуть за пояс их всех. Что, черт подери, за машину она собралась ему всучить?
- Почему нет кузова? - спросил он автоматически, как ребенок.
- Потому что это не машина, - ответила она.
- Что? - Старуха провела его через гаражную дверь, и их глазам предстал автомобильный двигатель. Он лежал на полу в центре гаража.
- Шевроле 1953 года? - проговорил мой друг.
- Двигатель, - сказала она.
- Двигатель? - спросил он.
- Да, двигатель, - ответила она.
- Я думал, вы продаете машину, - сказал он.
- С чего вы взяли? - спросила старуха. - У меня нет машины. Только двигатель. Пятьдесят долларов. Будете покупать?
- Мне нужна машина, - сказал он. - Я еду в Калифорнию.
- М-да, - она наклонилась над двигателем. - На этом до Калифорнии не доедешь, если вы только не соберете все остальное.
Благодарю вас, м'эм.
Мой друг вернулся домой, достал газету, развернул ее на странице объявлений и уставился на строчки с шевроле 1953 года. Он прочел это объявление раз пять или шесть. Каждое слово этого объявления он изучил так, словно читал первый выпуск Библии на китайском языке и желал убедиться в правильности перевода.
Потом он опять позвонил старухе. Телефон гудел, но она не снимала трубку. Мой друг ждал еще долго, прежде чем нажать на рычаг.
Может она показывает это кому-нибудь еще? - подумал он. Он почти видел, как они идут вокруг дома к гаражу. Он почти слышал, как этот кто-нибудь ее спрашивает:
- А как двигатель? - И она отвечает:
- В прекрасном состоянии.

Моя прекрасная токийская леди

ВРЕМЯ ЧАЯ...

В Токио я смотрел "Мою прекрасную леди" в исполнении целиком японской труппы. Я просто влюбился в то, как среди декораций викторианского Лондона пели и танцевали японские актеры.
Взять хотя бы японского профессора Хиггинса - этот красавец Рэкс-Харрисонского типа стоял на парадном крыльце лондонского дома 1890-х годов, перед целой картонной улицей таких же лондонских домов, и пел по-японски о том, как, надо полагать, он любит Элизу Дулиттл.
Наверное, думал я, в этих картонных домах сидят викторианские японцы, слушают его песню и надеются, что все будет хорошо.
Я вглядывался в окна декораций, но не видел там любопытных соседей - никто не выходил на крыльцо, улица была пуста. Может, все они сидели в своих садиках и пили чай.
У каждого ведь своя жизнь. Не могут же они просто так стоять и слушать, кто там о чем поет, тем более что не их это дело.


РОЖДЕННЫЕ НОЧЬЮ...

Мое воображение готово влюбиться в людей, что умеют быстро и ловко ходить в темноте. Каждое их движение прекрасно просчитано - как у святых, что добиваются во всем максимального эффекта.
Другими словами: они знают, что делают, как это знает рожденный ночью морской прилив. Они напоминают шпионов, проворачивающих в темноте свои дела.
Но вот их труд завершен, рампа зажигается вновь, спектакль продолжается, и мы видим актеров уже не в гостиных элегантных викторианских особняков, а на улицах бедного Лондонского района.
Не будь я писателем, я бы, наверное, стал рабочим сцены: бродил бы в темноте, как шпион-чародей и уносил прочь мебель: диван, стол, пианино - а с возвращением света на их месте возникали бы улицы Лондона.


АКТЕР ЧЕРЕЗ МИЛЛИОН ЛЕТ...

Особенно внимательно я слежу за актером, который играет человека, намного старше, чем он сам. Иней из какого-то белого вещества тронул его волосы, и вот он уже вполне подходит к возрасту своего персонажа.
Что на самом деле вас и старит - когда изнашиваются кости, мышцы и кровь, сердце тонет в забвении, исчезают дома, в которых вы жили, и люди уже не знают точно, существовала ли когда-нибудь ваша цивилизация.

Меню/1965

Своими собственными руками Калифорния устроила у себя демографический взрыв. Сейчас в ней живет 20,000,000 человек, из них 48 - на Улице Смерти в Сан-Квентине. В 1952 году на Улице Смерти жило двадцать два человека, а все население Калифорнии составляло 11,000,000. Если дела и дальше пойдут такими темпами, в 2411 году в Калифорнии будет жить 500,000,000 человек, а на улице Смерти - 2,000.
Два дня назад я был в Сан-Квентине и разговаривал с тюремным надзирателем, мистером Лоренсом Уилсоном. Глядя на Улицу Смерти, он сказал с некоторой досадой:
- Сорок восемь человек, и суд постоянно шлет новых. Если казнить их прямо сейчас, получится больше, чем за весь прошлый год по всей стране.
Надзиратель Уилсон в затруднении. Калифорния не казнит преступников с января 1963 года, когда сельхозрабочий по имени Джеймс Бентли исчерпал все возможности остаться гражданином Калифорнии.
Из сорока восьми обитателей Улицы Смерти больше половины находится там два года, а то и дольше. Двое - Мануэль Чавез и Клайд Бэйтс - с 1957-го. В Калифорнии проходит не один год, прежде чем приговоренный попадает в газовую камеру. Карел Чессман так долго пробыл на Улице Смерти, что ему пора назначать пенсию.
Улица Смерти, Калифорния. Что это значит для меня как писателя и гражданина этого штата? Я решил выяснить. Я позвонил в Сан-Квентин, и трубку снял помощник надзирателя Джеймс Парк. Я спросил, можно ли посетить Улицу Смерти.
По-дружески, почти по-родственному он ответил, что это не поощряется.
- Там очень замкнутое общество, - добавил он. - Им будет неприятно, если станут ходить посторонние и смотреть на них, как на зверей в зоопарке. - Взамен мистер Парк предложил показать мне газовую камеру. Видимо, в порядке утешения.
Я приехал в Сан-Квентин через несколько дней. Мне хотелось знать, насколько далеко я продвинусь в своем понимании Улицы Смерти.
Джеймс Парк - клинический психолог, выпускник Университета Лос-Анжелеса - встретил меня в своем кабинете и предложил чашку чая. На нем был очень красивый полосатый галстук.
- Что едят на Улице Смерти? - спросил я. Меня интересовала не последняя трапеза, а то, что они едят ежедневно. Я понимал, что самое важное в тюрьме - это пища.
- Давайте посмотрим, - сказал мистер Парк. Он встал и вышел в главный офис. Заглянул в отсек со шкафами и достал оттуда недельное меню.
Строчка "ДЕПАРТАМЕНТ ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ" над этим меню и чуть ниже "Недельное меню для ПРИГОВОРЕННЫХ" вызвали во мне странное чувство. В одной из самых сложных своих форм передо мной открылась действенная близость смерти, в глаза бросилась почти театральная роскошь обеда, который подадут здесь 16 апреля.

Суп с мясом и лапшой
Капустный салат
Сметанный соус
Жареный палтус
Коктейльный соус
Куриная грудка
Рисотто
Панированная цветная капуста

- Можно взять это меню с собой? - спросил я.
- Думаю, да, - ответил мистер Парк.
Я спросил, сколько калорий содержится в дневном рационе обитателей Улицы Смерти. Он позвонил по телефону.
- Какова калорийность пищи на Улице Смерти? Приблизительно 4200, ага. Вы думаете, 4500 калорий. Понятно. Спасибо.

		Штат Калифорния
	ДЕПАРТАМЕНТ ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ УЧЕРЕЖДЕНИЙ
		ТЮРЬМА ШТАТА КАЛИФОРНИЯ В СЕН-КВЕНТИНЕ
Недельное меню для:			КАМЕР ПРИГОВОРЁННЫХ
		Дата:	С:	По:
		04.01.1965	04.12.1965	04.16.1965
	Подготовлено:		Одобрено:
		Г.Г.МАКДОНЕЛЛ		Р.СМОЛЛ
	ШЕФ_ПОВАР II КАТЕГОРИИ			НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА ПИТАНИЯ
	ЗАВТРАК		ОБЕД		УЖИН
12	Тушёный чернослив		Суп из лущёного		Лимская фасоль
	Манная каша		гороха		Печенье
ПН.	Крутые яйца		Салат "Вальдорф"		и мороженое
	Жареный бекон		Сметанный соус		Сосиски в тесте
	Блины		Жареные рёбрышки		Хлеб
	Кленовый сироп		Сосиски		Маргарин
	Тост - хлеб -		Горчичный соус		Кофе
	маргарин		Спагетти		Молоко
	Кофе - молоко		по-итальянски		Сэндвич
			Панированный		С арахисовым
			шпинат		маслом
13	Томатный сок		Суп со спагетти		Лимская фасоль
	Хлопья		Салат из свеклы		Печенье
ВТ.	из отрубей		с луком		и мороженое
	Яичница		Уксусный соус		Сосиски в тесте
	Жареный бекон		Копчёные свиные		Хлеб
	Рагу из говядины		ножки		Маргарин
	Тост		Тёмный соус		Кофе
	Хлеб - Маргарин		Бифштекс рублёный		Молоко
	Кофе - Молоко		Картофельное пюре		Сэндвич
			Тертая кукуруза		С арахисовым
					маслом
14	Тушёный инжир		Тёртый томатный		Красная фасоль
	Пшеничные хлопья		суп		Апельсиновый
СР.	Яичница-глазунья		Катофельный салат		пирог
	Стейк		Майонезный соус		Чесночные
	для завтрака		Мясное ассорти		булочки
	Булочка		Печень		Хлеб
	для завтрака		по-щвейцарски		Маргарин
	Желе		Луковый соус		Кофе
	Тост - Хлеб -		Картофельные		Молоко
	Маргарин		фрикадельки		Сэндвич с сыром	с сыром
	Кофе - Молоко		Тушёная капуста
14	Грушевый компот		Шотландская		Лимская фасоль
	Манная каша		похлёбка		Сливочный пирог
ЧТ.	Омлет с сыром		Салат из ананаса		по-бостоноски
	Жареный бекон		с творогом		Хлеб
	Картофель		Сметанный соус		Маргарин
	по-леонски		Венгерский гуляш		Кофе
	Тост		с лапшой		Молоко
	Хлеб - Маргарин		Баранья котлета		Апельсины
	Кофе - Молоко		Мясной рулет		Сэндвич
			Панированная		с оливками
			капуста броколли
15	Консервированные		Суп из говядины		Фасоль
	персики		с лапшой		по-флотски
ПТ.	Геркулес		Капустный салат		Пирог из яблок
	Яичница-глазунья		Сметанный соус		и изюма
	Жареный бекон		Жареный паптус		Обеденные
	Горячие булочки		Коктельный соус		булочки
	Джем		Жареная куриная		Хлеб
	Тост - Хлеб -		грудка		Маргарин
	- Маргарин		Рисотто		Кофе
	Кофе - Молоко		Панированная		Молоко
			цветная капуста		Сэндвич с мясом
16	Калифорнийский		Говяжья похлёбка		Мексиканская
	апельсин		с рисом		фасоль
СБ.	Кукурузные хлопья		Комбинированный		Мороженое
	Омлет простой		салат		Печенье
	Хрустящий бекон		Винный уксусный		Хлеб
	Французский тост		соус		Маргарин
	Кленовый сироп		Мясо в горшочках		Кофе
	Тост - Хлеб -		Тёмный соус		Молоко
	Маргарин		Жареные свиные		Сэндвич
	Кофе - Молоко		отбивные		с испанским
			Тёртый картофель		перцем
			Сакоташ
17	Консервированные		Суп из чечевицы		Шоколадный
	фрукты		Итальянский		пирог
ВС.	Пшеничные хлопья		зелёный салат		Хлеб
	Цветные пасхальные		Чесночный соус		Маргарин
	яйца		Изюмный соус		Кофе
	Жареный бекон		Печеная ветчина		Молоко
	Жареный картофель		Картофельное		Яблоки
	Подливка		пюре		Сэндвич с сыром
	деревенская		Панированный
	Тост - Хлеб -		зелёный горошек
	Маргарин		Чили в горшочках
	Кофе - Молоко
	ЗАМЕЧАНИЯ:

 

 

4500 калорий. Очень странно, подумал я. Столько калорий для ведущих сидячий образ жизни людей, - и это в мире, что так не любит толстяков. Или на Улице Смерти все наоборот?
Я спросил, как на Улице Смерти с телевизорами. Мистер Парк ответил, что телевизор у них один на три камеры, у заключенных есть пульты, и они, если захотят, могут прямо из камер переключать каналы. Есть наушники для звука, а по ночам можно смотреть по седьмому каналу фильмы.
Еще он сказал, что на этих людей очень влияет телереклама, и они часто заказывают в тюремной лавке то, что им показывают по телевизору.
Я тут же представил, что будет, если все узники Улицы Смерти закажут в тюремной лавке по новому форду.
- Какое на Улице Смерти любимое блюдо? - спросил я.
Мистер Парк позвонил охраннику.
- Ах-ха. Мексиканские. И стейки. Они едят стейки дважды в неделю.
Через некоторое время заглянул надзиратель Уилсон, и мы еще долго говорили об Улице Смерти, высшей мере наказания, судах, газовой камере, богатых, бедных, чем они отличаются, когда убивают людей, и что происходит потом. Все это повторялось миллиарды раз, ну а мы повторили снова.
Но хлеб тамале, который в четверг подадут на Улице смерти к обеду, поразил меня гораздо больше, чем тот факт, что девяносто процентов тюремной администрации этой страны выступают против высшей меры наказания.
На моих коленях лежало меню, и сколько бы мы ни говорили об Улице Смерти, я уже знал, что это меню станет для меня тем прекрасным инструментом, с помощью которого я пойму Улицу Смерти. Меню заведет очень и очень далеко, и я не собирался отступать.
Помощник надзирателя Парк принес "хорошую" книгу под названием "Смертная казнь в Америке", но куда ей было до жареной свинины во вторник.
Наконец я ушел, унося меню с собой. Меня больше не интересовало, сколько Улиц Смерти помещается на острие иглы. Я хотел понять другое. В автобусе по дороге к Сан-Франциско, я мягко укачивал на коленях меню и тщательно планировал будущее.
В этот вечер ко мне в гости заглянул друг. Он рвался в голливудские сценаристы, и в то время как раз искал машинистку для своей рукописи, чтобы потом эту рукопись продать, стать богатым и знаменитым, пригласить меня в Лос-Анжелес и думать о высоком, плавая в собственном новеньком бассейне.
Не найдя пока что машинистку, он сидел у меня в кухне и пил темное, как апрель, немецкое пиво. И вовсе не случайно я показал ему меню Улицы Смерти. Для этого меню наступило время работы. Я протянул его другу со словами:
- Вот, взгляни.
- Что это, Ричард? - Меню не принесло ему радости. Лицо вытянулось и нервно посерело. - Этот поп-арт напрягает, - сказал он.
- Ты так думаешь? - спросил я.
- Да, он тошнотворен, - ответил друг. - Как та скульптура. Ну, ты знаешь, ящики с мертвыми детьми.
Меню лежало перед ним на столе и сообщало, что на завтрак в субботу обитатели Улицы Смерти будут есть

Калифорнийский апельсин
Кукурузные хлопья
Омлет простой
Хрустящий бекон
Французский тост
Кленовый сироп
Тост - Хлеб - Масло
Кофе - Молоко

Реакция моего друга на это меню подтвердила, что я на верном пути. Меню обладало невиданной силой и странным опытом. Посмотрим, что еще оно умеет, подумал я.
На следующий день я показал его друзьям-поэтам. Эти очень нежные поэты живут в старом, окруженном деревьями, викторианском доме и частенько голодают. Мы устроились на кухне.
Один из поэтов, долго и тщательно изучив меню, сказал:
- Это страшно, непристойно и отвратительно.
Другой поэт, взглянув на меню, сказал:
- Посмотрите на эту пищу. Я так люблю хрустящий бекон. Я уже год его не ел. Посмотрите на эту пищу. Они все разжиреют. Все равно что прибить гуся гвоздями к полу и закормить до смерти. Почему они не отдадут эту еду поэтам?
- Потому что поэты никого не убили, - ответил другой поэт.
Ах, как это здорово - путешествовать по Сан-Франциско с меню Улицы Смерти, открывать им новые горизонты, находить новую реальность в старых и давно надоевших вещах.
Я нес это меню в конверте из манильской бумаги мимо ни в чем не повинных и ни о чем не подозревающих людей - они же спешили в магазин купить себе на обед палтуса, чтобы после заснуть под седьмой канал телевизора.
Я навестил еще одного друга. Он работает по ночам, и мы выпили по чашке кофе. Поболтали, увлекшись собственными жизнями, потом я сказал:
- Хочу тебе кое-что показать.
- Давай.
Я протянул ему меню. Он прочел, и лицо его превратилось из лица "сижу тут, кофе попиваю" в лицо очень серьезного человека.
- Что ты об этом думаешь? - спросил я.
- Так обнажено и так реально, - сказал он. - Как стихи. Это меню - само по себе приговор нашему обществу. Кормить такой пищей человека, который фактически мертв - это ли не лучшая иллюстрация к несовместимости всего нашего дерьма? Бессмыслица.
Я посмотрел на оставленное на столе меню: во вторник обитатели Улицы Смерти ели на обед

Суп из спагетти
Салат из говядины с луком
Винегретный соус
Копченые свиные ножки
Темный соус
Бифштекс рубленый
Картофельное пюре
Тертую кукурузу
и т.д.

В чем тут бессмыслица? Каким образом говядина и салат из лука могут быть приговором нашему обществу? Я думал, мы сильнее. И не станет ли это меню угрозой штату Калифорния, если попадет в неподходящие руки?
Целый день я показывал меню разным людям, изумленно бродил по Сан-Франциско, оставляя у себя в тылу семидневную пищу Улицы Смерти.
В конце концов, я очутился в доме своего друга, студента-отличника Государственного Колледжа Сан-Франциско. Его дочь забавлялась на полу с игрушками. На ней была очень красивая рубашка в полосочку.
Пока отец читал меню, она громко повторяла из азбуки буквы. Он читал медленно и аккуратно. Он даже согнулся над этим меню.
- С - это Санта-Клаус.
Маленькая смышленая четырехлетняя девочка - как будто Клара Боу , решила навестить нас в обличии ребенка.
- Это меню, - сказал ее отец, дочитав, наконец, меню. - Меню есть описание пищи, которая никогда не существовала.
Мой друг - интеллектуал, он неистово, но безмолвно гордится своим интеллектом. Собственный мозг доставляет ему радость.
- Это не салат, - сказал он, указывая в меню на салат. - Это обещание салата, которое должно быть исполнено.
- Можно, пожалуй, посмотреть и с этой стороны тоже, - согласился я.
Вернулась жена. Она работает в больнице, и вид у нее был усталый. День выдался очень долгим. Я показал ей меню. Губы ее сморщились, а все лицо исказила гримаса.
- Ужасно, - воскликнула она. - Просто ужасно. Это просто ужасно. - И отдала меню, словно какую-то порнографическую мерзость.
Прошло время, и маленькая девочка оттолкнула азбуку. Книжка ей надоела. Словно подводя грустную черту, она безнадежно сказала:
- Г - это гнездо на дереве.
Мы с ее отцом говорили о меню. Шел долгий разговор о реальности, дважды изъятой из этого меню. Долгий и глубокий разговор, где меню, точно мысленный водолазный колокол, опускалось все глубже и глубже, глубже и глубже, пока мы не очутились на плоском холодном морском дне и не вытаращились по-рыбьи на цветные пасхальные яйца, которые в следующее воскресенье подадут к столу на Улице Смерти.

Съезд

На прошлой неделе в один и тот же день на одной и той же улице с интервалом в час я встретил двух японских карликов. Прекрасная иллюстрация к теории вероятностей и пример того, как жизнь не подчиняется правилам.
Никогда не знаешь, что случится потом.
Я всегда поражался карликам. При виде карлика у меня перехватывает дыхание. Для меня они - живая загадка. Многие думают, что карлики похожи на детей. Это первое, что приходит в голову - всем, только не мне.
Я не могу представить, чтобы карлик когда-либо был ребенком. Они словно бы родились уже такими, какие они сейчас, а сейчас им примерно шестьдесят лет. Я почти уверен, что карлики всегда были именно такого возраста и никогда не учились говорить, потому что умели с самого начала.
К своим словам я отношусь предельно осторожно. Я не хочу никого ранить. Я знаю, что карлики - чувствительные и страдающие люди, которым приходится жить с тем, с чем они живут. Я никогда не посмею на это посягнуть.
И все же они для меня загадка...
Может здесь, в Токио проходил съезд карликов, и за один час я встретил всех его делегатов.

В погоне за несбыточной мечтой

Не понимаю, с чего я решил, что она должна сидеть с ребенком дома. У них столько же прав гулять по улицам, сколько у меня, а может и больше. Ребенку нужен свежий воздух, иначе это будет не ребенок, а черствая вафля.
И все же...
Я встречаю ее на этой улице более чем часто и всегда с ребенком. Ей около тридцати лет, и она, видимо, из Европы. Красота ее немного увяла, годы берут свое, а во рту не хватает зуба. Не знаю, почему она его не вставит. Явно не из-за бедности. Это хороший район, и она не выглядит в нем чужеродно.
У меня тоже не хватает во рту двух зубов, значит не мне об этом говорить. Почему я сам не вставлю зубы? Тем более что, как видите, там есть еще на что обратить внимание.
Ребенок - очень подвижная маленькая девочка, одетая всегда с иголочки и очень симпатично. Их вид не навевает грустных мыслей, да и кто я такой, чтобы судить, как часто и как долго они должны гулять по улице?
И все же...
Я встречаю их пять, а то и десять раз в день, и могу вас уверить, не выхожу из дому специально, чтобы их поискать. Я не завожу для этого будильник. Не составляю график, и уж конечно не щелкаю секундомером!
И все же...
Интересно, часто ли бывает так, что я их не вижу. Я знаю, конечно, что жизнь - сложная штука, далеко не всё и не всегда идет по плану, и я не должен забывать, что всякий раз, когда я встречаю их, они тоже встречают меня.

Ветхий завет

Телефонной компании

У каждого из нас есть своя история с телефонной компанией, словно бы сошедшая со страниц Ветхого завета - вроде той, где Красное море расступилось и поглотило армию фараона - с единственной разницей: вам нужно было всего-то позвонить другу и сказать ему привет. Вы отнюдь не собирались тащить Моисея и его народ обратно в Египет.
Вам не это было нужно, повторяете вы себе вновь и вновь. Вы просто хотели позвонить приятелю в другой город.
- Привет, Майк, что слышно? Как тебе Кливленд?
Телефонная компания не принесла мне ничего, кроме забот: дозвониться невозможно, счета перепутаны, связь обрывается.
- Алло, алло, - отчаянные вопли в пустоту на другой конец звездной системы.
Еще только устанавливая телефон, я нахлебался достаточно, чтобы вынести все остальные беды.
- Вы хотите сказать, что не подключите мне телефон до 3009 года? Что за дикость! Позовите начальника.
Я говорю с начальником смены, и он уверяет меня, что 3009 год - это явная ошибка. Начальник смены обещает, что телефон у меня будет в 2564 году.
- Это слишком поздно. Я хочу говорить с друзьями и родственниками еще при жизни. Позовите директора!
- Здравствуйте, - говорит директор голосом святого Франциска Азисского.
Я рассказываю ему, как их служащий объявил, что я не получу телефона до 3009-го, а затем другой их служащий сказал, что самая ранняя дата - это 2564 год.
Я все больше распаляюсь, я несу бред, этот телефон сводит меня с ума. Я говорю директору, что умру за сотни лет до того, как мне проведут телефон, и что мертвые не умеют разговаривать, а даже если бы и умели, то с кем я буду говорить, если все мои друзья к тому времени тоже умрут.
Директор - по крайней мере, он сказал, что он директор, и я вынужден верить - сочувственно слушает.
- Да, - говорит он понимающе. - Я знаю, - добавляет он мягко, как ментоловая конфета. - А кстати, - восклицает он с воодушевлением, - Откуда вы звоните сейчас?
- Из телефонной будки, - отвечаю я.
- Там же сильный снег, - говорит он сочувственно. - Вы, наверное, совсем замерзли. Такой холодной зимы не было уже лет сто.
- Замерз, - отвечаю я.
И уже думаю, что мы подружились.
- Нельзя ли мне провести телефон пораньше? - спрашиваю я, умиротворенный эликсиром его доброты. - Мне нужен телефон прямо сейчас, - говорю я. - Вокруг будки собрались люди, им тоже надо звонить. У одного крюк вместо руки, а у юноши по тубе ползают мохнатые муравьи. Наверное, у них мелкие зубки. Я боюсь этих людей, особенно старуху - у нее в руках что-то вроде зонтика с бритвой. Когда же мне проведут телефон? - Молю я, все мое самоуважение давно улетучилось.
- Поскольку ваш случай особый, - мягко говорит директор, - я ставлю вас на 2305 год и оформляю срочный заказ, чтобы уж наверняка. Но если получится лет на десять раньше или позже, не беспокойтесь. Когда вы будете дома, чтобы мы могли подключить вам телефон?
Старуха с зонтиком описывает вокруг будки круги. Судя по виду, эта штука одним ударом запросто снесет башку носорогу.
- Что мне делать со старухой? - шепчу я.
- Вы с ней подружитесь, - шепчет он. - Новые знакомства стимулируют. Так когда вы будете дома, чтобы мы могли назначить точное время?
- Через 327 лет? - говорю я.
- С 8 до 12 утра или с 1 до 5 вечера? - продолжает он.
- А если она не захочет со мной дружить? - шепчу я.
- Этого просто не может быть, - шепчет он в ответ. - Вы просто изумительный человек. Я успел в вас влюбиться.

Завтрак в Бейруте

Это не совсем моя сфера. Во времена, когда я путешествовал по всему миру, дороги часто приводили меня в Бейрут.
Я полюбил бейрутские завтраки. Рядом с отелем располагался немецкий ресторан, и я каждое утро ел там на завтрак маринованное мясо, краснокочанную капусту и горячий картофельный салат. Затем я заказывал рубленый шницель.
Во время завтрака я выпивал три бутылки пива, а на закуску получал кусок яблочного струделя и стакан шнапса.
Это здорово - начинать отпускной день с доброго немецкого завтрака в Бейруте.

Ещё одна монтанская школа

Улетела к млечному пути

Все было на месте, кроме школы. Дорожный знак предупреждал водителей, чтобы те ехали осторожнее, потому что рядом школа.
На знаке силуэты мальчика и девочки с учебниками подмышками. Знак придумали специально, чтобы водители были внимательны, а ученики этой школы росли ответственными гражданами. Вот только школы не было.
Я думаю обо всех тех людях, что едут медленно и осторожно, но не видят никакой школы и удивляются, куда она подевалась, а многие наверняка решают, что просто ее не заметили, сами виноваты - как можно просмотреть школу?
Легко, потому что никакой школы там нет. Я ездил по той улице на рыбалку в долину, школа была на месте, дети на переменах играли во дворе, а на уроках учились считать и запоминали имя десятого Президента Соединенных Штатов.
Два года назад я был занят и не появлялся там две недели, может месяц, а когда поехал снова, был так увлечен предстоявшей рыбалкой, что не обратил на школу внимания. Подразумевалось, что школа на месте, поскольку она стояла там всегда, а школы не имеют привычки ходить на прогулку.
Этим же вечером я возвращался назад, сгущались сумерки, и, проезжая мимо, я заметил какие-то перемены, но, попав под гипноз воспоминаний и твердо веря в реальность, почти видел эту школу, хотя что-то в ней было не так - тогда я не понял что.
Какая-то эта школа стала неправильная - я думал и думал о ней несколько недель подряд, но не понимал, в чем дело. Мне не нужно было в те края, так что очередная загадка моей жизни все это время оставалась нерешенной.
Потом я снова поехал на рыбалку, на этот раз смотрел на школу очень внимательно - и, разумеется, ее там не было. Школу унесли - я до сих пор не представляю куда, и зачем им это понадобилось.
Так вот, дорожный знак до сих пор призывает водителей к осторожности, потому что рядом школа. Интересно, почему они не прихватили его с собой, когда забирали школу?
Может, они забыли про знак или решили, что там он им не нужен, но сейчас и здесь осталась только история о пропавшей школе. Надеюсь, она все-таки на этой планете, а не черт знает где.

Четверо восмидесятилетних

В Токио я читаю книгу о Граучо Марксе. В книге описывается жизнь и разум восьмидесятилетнего артиста. Читаю несколько страниц за раз. Я пролистал всю книгу и теперь, лежа на кровати у себя в номере, читаю о старом Гручо Марксе. В промежутках смотрю в окно на залитый светом не хуже Тайм-Сквер район Токио под названием Шиньюку. Немножко Гручо и немножко Шиньюку. Они весьма интересно друг друга дополняют и тем перемежают мою токийскую жизнь.
Две недели назад один японский поэт пригласил меня пообедать. Ему около пятидесяти лет, и за обедом мы говорили о великом множестве вещей: вестернах, поэзии, разнице между Японией и Америкой, литературе, погоде в Монтане, любимых писателях и прочем столь же интересном.
Я оценил ум этого поэта. Быстрый и честный. В какую-то секунду я сказал, что хотел, и наступила пауза - чувствовалось, поэт собирается сказать что-то очень важное. Он слишком осторожно перебирал в уме слова, не решаясь произнести вслух, сделать их реальными.
Пауза тянулась, я терпеливо ждал. Никогда раньше это не занимало у него столько времени. Я наблюдал за его мыслями, словно за таинственным романом, чьи страницы скрыты за секретной панелью так, что не разглядишь ни слова.
Наконец он заговорил - слова потрясли меня и полностью вывели из равновесия. Никогда мне не приходилось разговаривать с настолько неординарным человеком. Я ничего не мог придумать в ответ, а он ничего не говорил - кроме тех слов, произнесенных ровно и как-то даже смущенно-исповедально, словно сам он был некоторым образом ни при чем.
Мы долго сидели моча и не сводили друг с друга глаз. А сказал он следующее:
- Со мной живут три восьмидесятилетних человека. - Я отчаянно искал ответ, но ничего не находил. "Интересно" - было явно не то.
Мы так и смотрели друг на друга.
Время тянулось бесконечно, как старость.

Я виноват

Свирепый теплый ветер дул всю прошлую ночь из Вайоминга через Монтану прямо в мой сон - потрясая ветви сновидений, он спускался к корням того, что я считаю самим собой.
Кошмар следовал за кошмаром, подобно машинам в час пик на дороге в забвение. Мне снилось, что я начинающий комедиограф варьете, которое медленно увядает в телевизоре. На горизонте разгорался рейтинг Нельсена, подобный серому холодному домоклову мечу увольнения, а может, это был просто очередной рассвет моего будущего.
Я показывал первую смешную сцену звезде программы - стареющему еврею-гомосексуалисту. Ему не нравилось.
- Где вас учили писать? - спрашивал он. - В курятнике?
Ветер этой ночью, казалось, не прекратится никогда. Спальня стонала, как привидение, деревья хлестали небо, и мои сны тряслись, словно пара искусственных зубов в доме престарелых во время землетрясения.
Они прыгали в прикроватном стакане, как рыба.
Я сбросил оковы последнего кошмара, а глаза проложили тоннель от сна к рассвету. Я торопливо выбрался из постели, оделся и вышел во двор. Мне хотелось сбежать от всего, что хоть как-то относилось ко сну.
Меня приветствовали куры - они стояли на ветру перед курятником и смотрели в мою сторону. Между нами было футов тридцать. Ветер повернул на курятнике щеколду, распахнул дверь, и теперь все куры вытаращились на меня.
Естественно, раз дверь открыта, куры просто обязаны выйти наружу и встать на самом ветру. Так они рассуждают. Хорошо еще, что их не унесло ветром. То-то бы они удивились, обнаружив себя в Айдахо.
Рассвет и ветер цветом и манерами напоминали серый домоклов меч. Куры смотрели на меня с осуждением, словно я был виноват в сильном ветре, словно я специально это устроил, может даже распахнул их чертову дверь!

Флорида

Иногда бывает здорово получать зимой почту. Я бреду сквозь снег, а в почтовом ящике меня ждут письма. Я несу их домой и смотрю, от кого они.
У меня большой синий почтовый ящик, словно амбар для писем. Почта вызывает во мне двойственное чувство: письма бывают + и -. Бывают письма-помехи, расстройства, вопросы, мольбы и требования! куска моей жизни чаще всего от совершенно незнакомых людей.
Интересно, если бы я попросил их в качестве личного одолжения неделю не мыться, они бы согласились? Не думаю - притом, что их просьбы мало чем отличаются от этой.
Другие письма - глотки холодной воды в очень жаркий летний полдень - чистой, как полярная звезда. Они поднимают настроение, я новый человек, я опять рад, что еще жив.
Счета - что-то вроде экзистенциальной географии. Долларовая карта мест, где мы побывали. Они
Иногда раздражают.
Иногда умиротворяют.
Иногда не делают ничего.
Это возмутительно! Я отказываюсь платить! Это справедливо, даже дешевле, чем я ожидал. Они хорошо потрудились, цена верная или Ого, счет на три доллара. Я был уверен, что заплатил, а оказывается, нет.
Мусорная реклама, она и есть мусорная реклама.
Безымянная реклама проходит через мои руки и направляется прямиком в камин, где и сгорает после нескольких вспышек. Боли нет, поскольку нет жизни.
Сегодня утром я вышел к почтовому ящику, открыл железную дверцу своего синего амбара, но там ничего не было. Закрыв дверцу, я опустил руку на крышку почтового ящика. Она была теплой и приятной на ощупь - все равно, что на пару секунд перенестись во Флориду. У нас тут холодно, и уже месяц лежит снег.
Я пошел к дому - без писем, но бодро. Спасибо тебе, почтовый ящик, за отпуск во Флориде.

Приведения

Иногда перед сном я думаю о ней, но помню лишь то, что у нее была собака. Мы познакомились в баре. Немного поговорили. Немного выпили. Потом пошли к ней. В передней стоял велосипед. Я чуть не упал. Велосипед стоял рядом с дверью.
Мы трахались, у нее была собака.

Исследование о тимьяне

И похоронных конторах

Большую часть своей жизни я трачу на интерес к мелочам - крошечным порциям реальности, подобным щепотке специй в рецепте сверхсложного блюда, приготовление которого занимает не один день. Чуть больше специй, чем одна щепотка, и вы вступаете на опасный путь. Две щепотки без вопросов уничтожат ваше блюдо. Заказывайте хот-доги.
Приведу пример. Вчера вечером я шел мимо погребальной конторы, и свет там был погашен. Никогда раньше я не видел, чтобы ночью в погребальной конторе был погашен свет.
Я испугался.
Знаю, что не существует федерального закона, согласно которому в погребальных конторах всю ночь должен гореть свет, но в моей реальности подразумевалось именно это. Очевидно, я ошибся.
Я думал, продолжая свой путь.
Эта мелочь меня расстроила.
Значит, никого не было дома в погребальной конторе, а если кто и был, то его не интересовало, зажжен там свет или нет, или он просто счел: какая разница.

Зайцы

У меня есть приятельница, друг которой коллекционирует в Японии зайцев. Из каждой поездки в Европу или в Америку она привозит ему зайцев. Она привезла ему уже штук двести этих зайцев. Такое вот невероятное количество зайцев прошло через японскую таможню - пусть и ненастоящих. Ее другу нравятся все заячьи воплощения - стеклянные, металлические, нарисованные, какие угодно, главное, чтобы это имело хоть какое-то отношение к зайцам.
Я не знаю о нем ничего, кроме того, что он любит зайцев. Я понятия не имею, сколько ему лет и как он выглядит. Знаю лишь то, что этот японец любит зайцев.
Часто, когда мы с приятельницей гуляем по Токио, она присматривается к зайцам, которых можно добавить в его коллекцию. Если нам попадается магазин с безделушками, где, судя по виду, легко обнаружатся какие-нибудь зайцы, мы всегда останавливаемся.
Гуляя по Токио в одиночестве, я ловлю себя на том, что тоже присматриваюсь к зайцам. Сегодня я остановился у лавочки, в которой могли продаваться зайцы.
Кто этот человек?
Почему зайцы?

Другойвзгляд на убийство президента Кеннеди.

Иногда жизнь становится чередой блошиных раздражений и пупырышных разочарований. Вы рассчитываете на то, что все пойдет, как шло раньше - ведь так оно идет уже много лет подряд, это же очень просто, и нет абсолютно никаких причин что-либо менять.
Конечно, бывают на свете сложности - например, неожиданное, задолго до окончания срока, смещение президента, или ваша восьмидесятилетняя теща, которая в пятьдесят пять лет родила вашу жену, чудо какое-то, а теперь вдруг решила поиграть в кегли - притом, что росту в ней 4 фута 10 дюймов, а веса - 79 фунтов. Кожа так туго обтягивает ее хрупкие кости, что сама она напоминает бумажного змея.
Вы знаете, что в этом мире у нее нет ни единого шанса оторвать от пола кегельный мяч. Вы мягко намекаете, что можно заняться чем-то другим, более подходящим к ее теперешнему образу жизни. Она кивает и, казалось бы, соглашается, особенно когда вы предлагаете вязание или коллекционирование марок.
Марки - это так увлекательно. Уже почти закончив свою речь и уверившись, что вам удалось ее убедить, вы получаете от нее первый внятный ответ.
Она спрашивает, нет ли в кегельбане мяча размером с яблоко, как раз бы подошло к ее пальцам.
Но, так или иначе, забудем о вашей восьмидесятилетней теще и вернемся к тем простейшим сторонам вашей жизни, которые существовали всегда и без всяких сложностей. Поговорим о блинах.
Ресторан города Ливингстон, Монтана, открыт каждый день, семь дней в неделю, с тех пор как после потопа он сошел с Ноева ковчега, и 24 часа в сутки там подают завтрак. Завтрак же в Монтане подразумевает блины - блины из кислого теста с маслом и сиропом, которые хорошо запить стаканом ледяного молока.
На прошлой неделе вам не спалось. Вы изо всех сил старались уснуть, но ничего не получалось. Вы легли в девять часов и до двух сражались с подушкой, пока, наконец, не решили встать, спуститься в ресторан и поесть блинов. Может, после блинов вы уснете. До ресторана пару минут на машине. Ночь теплая. Снега нет. В небе полно звезд.
Вы ставите машину и заходите в ресторан. Садитесь за столик. Кроме вас там примерно дюжина человек, они зашли подкрепиться, когда закрылись бары. Меню вам не нужно.
- Мне, пожалуйста, блины и большой стакан молока, - произносите вы, словно это литания. Официантка не спрашивает, хотите ли вы кофе. Она просто указывает на стену. Слегка растерявшись, вы следите глазами за вытянутой рукой, на конце которой вас ждет указующий перст. Вы переводите взгляд с перста на стену в дальнем конце ресторана и видите плакат, сообщающий, что:

БЛИНОВ
НЕТ
С 12 НОЧИ
ДО 4 УТРА

Вы потрясены. Это самый большой удар по вашей системе ценностей со времен убийства президента Кеннеди. Вы не знаете, что сказать, а потому за вас говорит официантка, глядя на часы для пущей официальности:
- Сейчас 2:30. Придется ждать полтора часа, прежде чем вы получите свои блины. Что вы хотите вместо них? Яичницу с ветчиной? Яичницу с беконом? Яичницу с колбасой? Французские тосты?
Слово "нет" с трудом прорывается из вашего рта. Вы встаете и выходите из ресторана. До вашего дома совсем близко, но путь кажется вам долгим, как поездка в Биллингс на похороны. Вы силитесь понять, почему ресторан, который с начала времен 24 часа в сутки пек блины, вдруг ни с того, ни с сего меняет свои правила и на четыре часа ежедневно вычеркивает блины из меню. Это же бессмысленно. Неужели так трудно печь блины?
И тут вы вспоминаете президента Кеннеди.
Ваши глаза полны слез.

Семейный портрет

Бедная девочка, в Токио ей буквально ничего не светит. В первый миг, едва ее увидев, я решил, что это толстый уродливый мальчишка. Прошло секунд десять, прежде чем я понял, что это девушка лет двадцати - очень трудно определить возраст японских женщин.
Сердце замерло, забыв, что нужно биться, когда я понял, что это девушка. При росте 5 футов 9 дюймов она весила не меньше 200 фунтов. С ней кто-то был, я не помню ни внешности, ни даже пола ее спутника - как только до меня дошло, что это девушка, все остальное растворилось на заднем плане.
Она была одета в джинсы и белую футболку. Сам не знаю, зачем я описываю ее наряд. Это совершенно неважно, просто слова. Наверное, мне просто не хочется писать то, что придется написать дальше.
Поравнявшись со мной, она улыбнулась, и тут выяснилось, что у нее нет передних зубов. Рот - как розовая дыра Азии.
Я понимаю, что в этом мире бывают судьбы потяжелее, возможно, у нее есть родные и друзья, они любят эту толстую беззубую девочку, так похожую на уродливого мальчишку, и, может быть, она даже найдет себе мужа, которому нравятся девушки, похожие на уродливых беззубых мальчишек.
Возможно, он будет точно таким же, как она, и люди станут думать, что они близнецы, а может даже, они сами будут так думать, путаться и смущаться, стараясь разобраться в своих сущностях, кто есть кто.

Автопортрет в старости

В прошлое воскресенье я купил шоколадный торт - на октябрьском аукционе, который ежегодно проводит Методистская Церковь Соснового Ручья, чтобы на собранные деньги жить потом целый год.
Я не христианин, шоколадный торт тоже. Увидав этот торт, я решил, что он будет мой. Торт был похож на небольшой трехэтажный дворец. Торги получились быстрыми, яростными, и я выстоял, словно лыжник на крутом склоне.
- Продано номеру 81 за тридцать долларов!
81 - это я!
Господи Иисусе! и тридцать долларов за шоколадный торт!
Я принес его домой и сунул в морозилку, решив достать в какой-нибудь особенный день вроде Второго Пришествия. Еще у меня был чек за этот торт:

Немецкий Шок. Торт
$30.00
Церковь Соснового Ручья.
10/14/78

Доказательство не помешает.
Вчера я поймал себя на том, что, рассказывая приятелю об этом тридцатидолларовом шоколадном торте, вдруг непроизвольно достал кошелек и показал ему чек за этот торт.
Приятель смотрел на него с нескрываемым изумлением.
Неужели к этому я в конце концов скачусь? Старик, сующий едва различимый обрывок бумажки под нос совершенно посторонним людям, которым я вцепился в пуговицу прямо посреди улицы в Двадцать Первом Веке.
В это время к чеку за шоколадный торт уже добавились абсолютно бессмысленные газетные вырезки, и, разумеется, их я тоже всем показываю
- Тридцать долларов за шоколадный торт, - профырчу я, тыча пальцем в газетные вырезки, не имеющие ни к чему никакого отношения.
Обитатели Двадцать Первого Века, облаченные в одежду из переливающегося зеленого металла, будут лишь посмеиваться над стариком, со слишком уж горящими глазами.
- Тридцать долларов за шоколадный торт, - прохриплю я опять из глубины дряблого, как сухой тростник, горла.
- Это очень интересно, - скажет обитатель, но про себя удивится, из какой машины времени я появился, и подумает между тем: "Похоже, этот старик давно не покупал себе кофе, одна чашка стоит пятьдесят долларов, и еще пять за сливки и сахар".
- Тридцать долларов! - и мой мир лишь память... о раннем вечере в Методистской Церкви Соснового Ручья, там, в Двадцатом Веке.

Пивная история

- Мне нравится готовить зимой, - объявил шестидесятилетний повар-итальянец; дело было в Калифорнии, и он профессионально сжимал в руке стакан пива. Суть пива этот человек понимал до тонкостей. Пиво было для него открытой книгой. Он проник сердцем в каждую ее страницу.
- Мне нравится готовить зимой, - повторил он. - Вот именно. Летом так жарко, так жарко. Я знаю, что говорю. Я уже сорок два года повар. Никакой разницы. Одно хорошо летом - когда готовишь, можно пить побольше пива, ну так что с того? Пейте зимой столько же, не так жарко и еще вкуснее.
Он снова приложился к пиву.
- Если кто узнает меня получше, он всегда говорит, что я пью слишком много пива. А я и не спорю. С какой стати? Чего стыдиться - пива?

Поклон Руди Гернрайху

Вызывающая одежда - это результат скуки... А потому, если вам скучно, вы склонны к оскорбительным жестам. Все прочее, очевидно, не имеет смысла.
Руди Гернрайх

Под автотрассой, соединяющей, словно любовников в браке, город Сан-Франциско и мост "Золотые Ворота", располагается кладбище; его окружает белый штакетник, такой низкий, что вы легко через него перешагнете, а могилы там всего несколько футов длиной.
Проезжающие по трассе машины становятся на этом кладбище мягким бум, бум, бум, траву и цветы обдувает ветер. Звук не смолкает ни на секунду все то время, пока вы здесь.
Вы можете посмотреть наверх, но не увидите ничего, кроме красного, как мясо, металла и серого бетона, который несет автотрассу к машинам.
По сравнению с кладбищем гарнизона Сан-Франциско, где сотни могил карабкаются на холм с военной четкостью и субординацией, это кладбище кажется всего лишь мошкой. В могилы того кладбища, словно часовые вечности, воткнуты небольшие белые надгробия.
Никогда мне не стать гарнизонным кладбищем со всей его славой, подобной ломтям хлеба, отрезанным от звездно-полосатой буханки, и самим американским флагом, возвышающимся над могилами, словно гигантский пекарь. Но я легко могу превратиться в маленькое кладбище под автотрассой, где солдаты хоронят своих домашних животных.
Я надеваю на себя могилы, мемориальные доски и цветы, словно плащ от Руди Гернрайха, и стою тут часами, лениво грезя о чем-то под ветреным калифорнийском солнцем.
Мне нравится непринужденность кладбища домашних зверьков. Она мне впору, как и бескорыстие их привязанности. Я думаю, что найду здесь больше любви, чем на том кладбищенском холме.
Поразительно, но в то время как наши армии сейчас в Доминиканской республике и Южном Вьетнаме, и все мои друзья сходят с ума от волнения, я половину воскресенья провожу с мертвыми военными зверьками.
Чтобы попасть на кладбище животных, мне пришлось проехать через форт, мимо казарм, солдат, зеленых военных сооружений и установленных на плацу орудий.
В этом военном городке расквартирована 6-я армия, и очень скоро я уже стоял на кладбище животных, слушал бум, бум, бум проезжавших по автотрассе машин и разглядывал мертвых домашних зверьков 6-й армии.
Я бродил среди могил, а вокруг в песчаной почве росли кладбищенские одуванчики, лиловые цветочки, белые цветочки, хрупкие, как миниатюрные канделябры.
Там похоронены собаки: Клякса, Нахал, Коротышка Джонсон, Сатана, Обруч, Цезарь, Салли, Уимпи, Тони Макгур, рыболов, Оскар У945, сторожевая собака.
Там похоронены коты: Пробой, Прелесть, Регина и рожденный в Дахау Пятнастик.
Там похоронен хомяк: Уилли.
И голубь: Герой.
И два попугая: Звонок и Живчик.
Там похоронены две золотые рыбки: Петер и Лела "Благослови их Господь".
Там похоронена Рация, чья эпитафия гласит:

ЗДЕСЬ В ШЕЛКОВОМ САВАНЕ
ПОКОИТСЯ РАЦИЯ
МАЛЕНЬКАЯ ПТИЧКА
УТОНУЛА В СТАКАНЕ
МОЛОКА

Там много красивых могил и много могил попроще, я читал эпитафии собакам и слышал лай собак из военного гарнизона - собаки несут свою службу.
У одной могилы высилась горка тщательно отобранных камней, а на ней на боку лежала пластмассовая Мадонна лицом к мемориальной табличке бессловесного животного.
Другое надгробие представляло собой обычный воткнутый в землю столбик со старой безымянной бумажкой, напоминающей небо на японских картинах. Под столбиком лежали три ржавых бутылочных крышки, на которых эта ржавчина проела все надписи. Крышки стали такими же безымянными, как похороненный под ними зверек.
Еще одну могилу окружал белый покореженный забор, жерди выскочили из земли, а на одном колышке было нарисовано не то сердце, не то яблоко и слово ЛЮБОВЬ в самом центре этого сердца или яблока.
У другой могилы я нашел усопшего крота, он был похож на мертвого тюленя с длинным, как у Пиноккино, носом, а на другом конце кладбища обнаружился пустой пакет от армейского крысиного яда. С объектом явно произошла ошибка, но препарат, тем не менее, оказался эффективным. Странно, что смерть выступила активной силой здесь, в святилище смерти, но возможно, только в этот день и только так можно подогнать по фигуре плащ Руди Гернрайха. Нужно признать, могилы слегка жали в плечах.
Я нашел неизменный участок для нищеты, где животные лежали в земле почти анонимно, а трава и цветы росли с явной неохотой.
И я видел величественные могилы с отличными белыми памятниками, мраморными надгробиями, искусственными цветами, а на некоторых цветы и кактусы росли в специальных белых ящиках.
Кто-то, проезжая по трассе, выбросил из окна машины использованный проездной билет - апрель-май 1965 года, мост "Золотые Ворота" - бумажка приземлилась на могилу Пенни, зверька, умершего в десятилетнем возрасте.
На одной мемориальной табличке было нарисовано детское солнышко - лучи его тянулись вниз, к земле.
Белая табличка над могилой животного по имени Шашка сообщала со всей определенностью: "Меня нет".
В одном месте этого кладбища я заметил всем хорошо знакомый автограф старого доброго американского некрофила и любителя пива. Пустая банка из-под пива "Олимпия" лежала рядом с отбитой мемориальной табличкой.
Никогда не понимал, с какой радости люди идут в магазин, покупают там пиво и тут же отправляются на ближайшее кладбище, чтобы пить это самое пиво и сбивать им мемориальные таблички.
Интересно, значит ли это, что мать-Америка отнимает от груди своих младенцев. Возможно, наша культура еще не готова перейти на соску.
Не знаю, сколько времени я пробыл на этом кладбище, прежде чем, подняв взгляд от собачьей могилы, увидел, как с холма спускаются два солдата.
На плечах у них болтались винтовки, в руках они держали котелки. Я знал, что на это кладбище животных свободно пускают посторонних, так что лишь мельком взглянул на солдат и опять стал смотреть на могилу собаки.
Вновь подняв голову, я увидел, что солдаты совсем близко, один отдал котелок другому, снял с плеча винтовку и теперь с винтовкой в руках направляется ко мне.
Вдруг он прыгнул вперед и, балансируя на носках, приземлился прямо передо мной сразу на две ноги. Винтовку он держал поперек груди обеими руками.
Он стоял за забором кладбища, а я внутри.
- Стой! Кто идет? - рявкнул он, сурово глядя на меня и держа палец на курке. Меня окружали сотни мертвых собак, котов, золотых рыбок, хомяков, голубей, попугаев и несчастная Рация, утонувшая в стакане молока.
- Я имею право, - мягко сказал я, весьма благосклонно отнесясь к этому "оскорбительному жесту", затем добавил, что у меня есть разрешение начальника военной полиции.
- Что вам здесь надо? - спросил солдат, держа винтовку все так же поперек груди.
- Я пишу рассказ об этом кладбище, - сказал я. Он улыбнулся и опустил винтовку.
- Ладно, только про меня не забудьте, - ответил он.
Я посмотрел на его котелок и спросил:
- Идете обедать?
- Нет, - ответил он. - Уже обедали. Теперь нам в Южный Вьетнам.
Уходя, они смеялись и задирали друг друга. Я думал, что это "Стой! Кто идет?" на кладбище животных было просто шуткой, атакой на скуку раннего воскресного вечера. Для солдат эти ребята выглядели ужасающе молодо. Несомненно, они будут старше, когда вернутся из Южного Вьетнама.
Что до меня, то я вскоре ушел - оставив плащ от Руди Гернрайха на низком белом заборчике под самой автотрассой. Похоже, ему там самое место.

 Соната индюка и сухих хлопьев для завтрака

Индюки ввязались в затяжную, но сокрушительную битву без правил. Они увлеклись ею всерьез, и два пони, которым это быстро наскучило, унеслись галопом из леса в чистое поле, оставив индюков самих решать свои семейные проблемы.
Я прошел четверть мили до охотничьего домика, хотя он был закрыт, и я знал, что он закрыт, еще до того, как отправился в путь. Мне хотелось еще раз посмотреть на синюю табличку, что висит на дверном окне.
Разумеется, я прекрасно знал, что на ней написано, просто решил на всякий случай проверить, и, поскольку не мог придумать лучшего повода для утренней прогулки, а пройтись, между тем, хотелось, то выбрал этот, и теперь шагал по маленьком тихому поселку Сосновый Ручей читать синюю табличку.
Прогулка получилась славной, снег скрипел под ногами, напоминая хруст дорогих хлопьев для завтрака, почти как «Еда на любой случай» в музыкальной обработке.
Синяя табличка все так же висела на двери и сообщала все о том же. Она благодарила предыдущих хозяев за дружеское участие и предупреждала, что магазин закрыт до 20 февраля, когда приедут новые владельцы, которые ждут, не дождутся возможности со всеми познакомиться.
Мне было интересно, насколько и как новые владельцы изменят этот охотничий домик. Я думал об этих новых хозяевах и о том, как они распорядятся домиком, единственной бензоколонкой, маленьким кафе-магазином и несколькими кабинками в этой едва различимой на карте точке – Сосновом Ручье, Монтана, так далеко от Парижа, Нью-Йорка и Токио.
Через несколько дней я узнаю об их новой программе, если таковая будет, и познакомлюсь с новыми хозяевами. Пока же не изменилось ничего, домик на месте, и никого рядом.
Новые хозяева охотничьего домика остаются маленькой загадкой, я буду думать над ней несколько дней – хорошее занятие для зимней Монтаны.
Потом индюки устроили драку на противоположной от охотничьего домика стороне дороги, пони поскакали из леса в поле, а я повернулся кругом и зашагал к дому, слушая, как хрустят под ногами хлопья для завтрак

Старик под дождем

В Токио я каждый день вижу, как одни люди протягивают другим рекламные листки. Так они зарабатывают на жизнь – стоят на улице и суют рекламки совершенно посторонним людям, предлагая им потратить деньги на то, что им может нужно, а может и нет.
Большинству этих посторонних рекламки совершенно ни к чему. Они их выбрасывают и забывают.
Еще я вижу мужчин с плакатами, призывающими других мужчин потратить деньги в ближайшем массажном кабинете или кабаре, где женщины делают то, что нужно мужчинам, и получают за это деньги.
Эти мужчины с призывными эротическими плакатами обычно стары и одеты в потрепанную мокрую одежду. Я не хочу, чтобы они здесь стояли. Я хочу, чтобы старики занимались чем-нибудь другим, и чтобы одежда на них была получше.
Но я не могу изменить мир.
Его изменили до того, как я в нем появился.
Иногда, дописывая какую-нибудь вещь, а хотя бы и эту, я чувствую себя так, словно протягиваю кому-то ненужную рекламку, или становлюсь тем самым стариком, который под дождем в драной одежде зазывает людей кабаре, где прекрасные и соблазнительные скелеты молодых женщин стучат, точно домино, встречая вас в дверях.

Замечательные вагоны-рестораны северо-тихоокеанской железной дороги

«В дни, когда железная дорога обслуживала публику, замечательные вагоны-рестораны северо-тихоокеанской железной дороги рекламировали два великих продукта Северо-Запада»

Этим предложением начинался рецепт печеных яблок в поваренной книге Джеймса Бёрда «Американская кулинария». Рецепт настолько хорош, что пока я его читаю, мое сознание уносится в мечты, словно маленький самолетик, взлетающий холодным декабрьским утром с деревенского аэродрома.
Самолет, или мои мечты, медленно описывает круги над полем, набирает высоту и, наконец, становится на курс. Этот курс четко вычерчен по моему компасу:
Печеное яблоко – вот пункт моего назначения.
Туда я и направляюсь на весьма приятной скорости 150 миль в час над полями и садами поздней осени, где в трубах деревенских домов, словно яблочная кожура, закручивается дым.
Как легко догадаться, я люблю печеные яблоки, особенно когда они горячие и свежие, прямо из печи, с густыми сливками, похожими на крылья ангелов. Первый же укус превращает каждый сосочек моего языка в Большой Каньон, до краев заполненный блаженством.
Полет завершен.
Мой самолет благополучно приземлился на печеное яблоко.

В Токио по железной дороге

Я слушал «Чаттанугу чух-чух» еще в детстве, тогда эта песня была совсем новенькой, песней-младенцем. Сейчас она добралась до среднего возраста и слегка поседела. Я ни разу не слышал всех ее слов. Выхватывал обрывки, наверное, даже напевал эти обрывки, а, скорее всего, только слова:

«29-й маршрут»

потом бросал. И вот прошло много лет, над маленьким уличным токийским кафе собирается дождь, проигрыватель играет «Чаттанугу чух-чух», и я впервые слушаю эту песню целиком, все ее слова, из которых, точно из досок, выстраивается дом. Песня кончается, и дом построен - он стоит у меня в голове, на улочке, возле реки.
Поразительно - мне понадобилось столько лет, чтобы выучить, наконец, все слова «Чаттаноги чух-чух». И тут я слышу, как этим ранним токийским вечером, под начинающимся дождем, мой собственный голос тихо напевает:

«29-й маршрут»

 

. Два монтанских увлажнителя

 

Зимой в горах Монтаны очень сухо. Кто-то мне говорил, что геологи классифицируют это место, как высокую альпийскую пустыню, хотя я так не считаю, ведь у нас тут полно рек, форели, и прекрасных лесов.
Я живу в горах – и смотрю на них, как на горы.
Но как бы то ни было, на земле лежит фут снега, а воздух совсем сухой. Дома, спасаясь от этой сухости, мы ставим на медленный огонь кастрюлю с водой. Однако пару дней назад я решил, что нам нужен увлажнитель воздуха.
Почему бы и нет?
Подышим чем-нибудь влажным. Никогда раньше у меня не было увлажнителя. Это даже интересно. Старого пса можно научить новым трюкам. Дайте ему купить увлажнитель воздуха, тогда говорите. Я понятия не имел, как оно все работает.
Радуясь этой перспективе, мы с женой отправились в город - сквозь снег, который, казалось, не кончится никогда.
Мы поставили машину и осторожно зашагали по заледенелому тротуару в магазин домашней техники, решив, что это самое подходящее обиталище для увлажнителя воздуха.
Незнакомая молодая женщина держала ребенка, рядом стоял молодой мужчина тоже с ребенком на руках.
Одному ребенку примерно годик, другой – совсем крошка, месяца два, не больше. Родители решались на какую-то покупку, и это решение требовало от них очень серьезных лиц.
Они стояли у кассы, а продавщица терпеливо ждала, пока они примут, наконец, свое важное решение. Она изо всех сил старалась им помочь, и потому ее лицо было не менее серьезным.
К счастью, я уже давно для себя все решил, а потому сказал продавщице:
- Простите, я хотел бы купить увлажнитель воздуха.
- Вон там, - ответила она, указывая на нечто, бывшее, очевидно увлажнителем воздуха, хотя я в этом не уверен, поскольку никогда их раньше не видел.
Я подошел к тому месту, на которое она показывала, и стал смотреть на этот самый увлажнитель. Не знаю, на что я рассчитывал, но эта штука меня не вдохновила. Коричневый железный ящик с пластмассововой вентиляционной решеткой наверху.
Первая встреча с увлажнителем воздуха явно не тянула на великое событие моей жизни. Я понятия не имел, как он работает.
- Как он работает? – спросил я продавщицу. Она стояла в тридцати футах от меня, рядом с очень серьезной молодой парой, которая по-прежнему усиленно на что-то решалась.
- Ты как думаешь? – проговорила молодая мать.
- Не знаю, - ответил молодой отец.
- Сейчас распродажа, - сказала продавщица.
- Простите, - сказал я, подходя поближе. – Если вы не слишком заняты, не могли бы вы показать, как работает этот увлажнитель?
Очевидно, молодой паре было о чем подумать. Они не двигались с места. Они приросли к полу. Дети не капризничали, и родители могли без помех поразмышлять над тем, что там они собирались покупать. Малыши бесцельно глазели по сторонам. Они понятия не имели, куда попали.
- Вы хотите купить увлажнитель воздуха? – спросила продавщица.
- Да, - сказал я.
- Ну что ж, давайте посмотрим, - ответила она и вышла из-за прилавка.
В ту же секунду молодая мать повернулась к молодому отцу – обоим было от силы лет двадцать, сами еще дети – и сказала:
- Вот это нам точно не скоро понадобится. Увлажнитель. У нас есть уже целых два, – она показала на малышей и на их подгузники.
Все засмеялись.
И молодая пара вернулась к своим серьезным раздумьям о покупке чего-то, так и оставшегося для меня загадкой, потому что, когда вместе со своим увлажнителем воздуха я выходил из магазина, они по-прежнему стояли у прилавка и не могли решиться.

Слагаемые удачи

Я читаю прекрасное и очень грустное стихотворение японского поэта Шунтаро Таникава о женской неверности и о том, как тяжело уснуть ночью после того, как она призналась, что была в этот день с другим мужчиной. Она спит, а ты лежишь рядом с открытыми глазами, и прикосновение ее спящего тела ввергает тебя в невыносимое одиночество. Ей тепло от спермы другого мужчины, она жаркая, как печь, а тебе холодно, так холодно, словно, вылупившись из яйца антарктического пингвина, ты сразу умер - крошечный пучок замерзших перьев – и на всем этом огромном континенте нет ни единого почтового ящика, и только ветер приносит письма.
Она ворочается во сне, обвивает тебя руками, но для тебя ее прикосновения - холодный антарктический ветер, что приносит письма и овевает твое сердце зеркальными тенями ночи.
Конечно, ты ее не разлюбишь, но это будет совсем другая любовь. Она начнется завтра, и этой любви уже никогда не стать прежней. Дожидаясь в постели рассвета, ты разделяешь участь множества мужчин с начала времен.
В темных тенях спальни ты видишь другую постель: рядом с посапывающей женой в ней лежит римский солдат. Он смотрит в потолок и ждет рассвета, который медленно, словно поверженный меч, полоснет по небу, но так и не принесет успокоения.
Очень старая история.
В темных тенях его постели за три тысячи лет до рождества Христова прячется другая, египетская постель: в ней мирно спит женщина, глядит в потолок мужчина, а в темноте за изголовьем их египетского ложа притаилась пещера с лежанкой из звериных шкур.
В потолок этой пещеры таращится бессонный человек, или существо, подобное человеку. Его женщина, или существо, подобное женщине, беззаботно похрапывает, не зная его мыслей, какими бы символами они ни выражалось
Я могу ее убить или просто забыть обо всем. Попробуй с этим жить. Зачем она так сделала? Я должен ее любить совсем по-другому. Прошлое не вернется.

 

Билей

 
Впервые за восемь дней температура поднялась выше тридцати градусов, так что самое время вспомнить про игры, выяснить, что они сделали с моей жизнью и узнать, почему я в них больше не играю.
Газетные развлекаловки я тоже не читаю, но это отдельная история, я вернусь к ней позже.
... много позже.
Займемся играми.
В детстве я их любил. Хорошее занятие в дождливый день. Я играл в "Парчизи", "Монополию", "Авторов" и "Старую деву". Больше всего я любил "Монополию", впрочем, шашки тоже неплохо скрашивали дождливые дни.
Детство постепенно прошло, а вместе с ним и игры. Они забыты или сложены на каком-то чердаке. Возможно, в том доме, а то и на всей улице, уже никто не живет, и даже его номер не имеет смысла. 2 там похоже на 7, а 5 не отличишь от 1.
В двадцать с небольшим я часто играл в шахматы, а в тридцать - в домино. В двадцать пять я перестал играть в шахматы, а в тридцать три забросил домино. Почему? Надоели, вот и забросил. Все просто.
Раз в год или два я поигрываю в покер, но совсем немного, потому что мне никогда не везет. Я всегда проигрываю, а это совсем не интересно. Кому понравится каждый раз проигрывать, а с моим покером так выходит всегда.
И тут мы подходим ко вчерашнему вечеру, занесенному снегом дому и игре в "Эрудит" посреди монтанской зимы.
Это не я придумал.
Никогда - никогда раньше я не играл в "Эрудит", не питал к этой игре ни малейшего интереса, да и вообще знал о ней только то, что это какая-то разновидность игры в слова. Нужно складывать их из букв, нарисованных на маленьких деревянных кубиках.
Скучнее занятия трудно представить - что, скажите, делать потом со сложенным словом? Разве что засосать для смеха в пылесос.
Так или иначе, но гостивший у нас друг купил в городском магазине эту игру, всем стало ясно, что рано или поздно в нее начнут играть и как угодно, но втянут в это дело меня. Я надеялся на поздно, но получилось конечно же рано, и вот я сижу за столом, передо мной доска, на ней обязательно нужно сложить слово, и для ублажения этой доски мне выдано семь буквенных кубиков.
Я чувствовал себя дурак дураком - игра началась.
Во-первых, я не слишком грамотно пишу, а потому не вижу смысла играть в игру, для победы в которой нужна абсолютная грамотность.
Человек, купивший эту игру, разумеется, великий грамотей, запросто может побеждать в соревнованиях. Я еще понимаю, почему ему так нравится играть в эту игру, но представления не имею, что она даст мне, кроме злости и потерянного времени.
Нас четверо, игра началась.
Мне с самого начала, когда я выбирал семь деревянных кубиков, не понравилась эта игра, а через пять секунд я ее просто возненавидел. Никогда в жизни у меня не получалось так быстро что-нибудь возненавидеть.
Среди первых слов на доске появилось "спокой", в смысле успокоиться - совершенно абсурдное для меня слово. Здесь, на Западе, мы говорим покой, а не спокой. Ни разу в жизни я не слышал слова "спокой", и потому совершил большую ошибку, бросившись, как маньяк, к словарю - вот оно во всей красе: спокой, английское слово, то есть слово, которое употребляют в Англии. Я не знаю английского английского. Американский английский - знаю.
С меня хватит.
Тоже мне - цель жизни.
Следом сыграло слово "мишулить". Не слыхал я такого слова - ни разу. Знаю, конечно, про мишутку - медведя, имя Миша тоже попадалось, но что еще за мишулить? Великий вклад в языкознание моего жутко грамотного друга. Опять в страстном порыве я бросился к словарю - можно подумать, свинья к бекону - и черт бы вас всех побрал! Вот оно - мишулить.
Если вам интересно значение этого слова, копайтесь в словаре сами, а коли вы все и так знаете, это ваши проблемы, я с удовольствием послушаю, как вы скажете своему приятелю: "Этот негодяй опять меня обмишулил", или " Не мишуль меня, а то обижусь".
Ага, вперед, говорите это слово на каждом углу.
А я на вас посмотрю!
Самое время перейти к следующему слову. После мишулить появился билей. Вот оно: этот самый билей, смотрит на меня с доски, ничего общего с билетом, совершенно отдельное слово: билей, как он есть, "Смотри, билей!" Попробуйте сказать так своим друзьям в следующий раз, когда увидите зайца, живого или игрушечного, посмотрим, что они вам ответят.
Билей - это по-шотландски заяц.
Я незамедлительно вышел из игры.
Я - военнопленный, совершивший дерзкий побег из лагеря, охраняемого идиотской армией "Эрудита".
Мой побег вызвал неслабый переполох, много было потрачено красноречия, в попытках вернуть меня в игру, но я был тверд. Я лишь расхохотался, встал из-за стола и уселся на диван.
Они упрашивали меня вернуться к столу и игре, но я хохотал, не поднимаясь с дивана.
- Вы только послушайте, - смеялся я. - Дрожит, как билей. Боже, какая красивая билейная шубка. Где вы ее достали? Ах, в словаре. Она вам так подходит.

Пять стаканов мороженого бегут по Токио

Рубину Кликману

Когда говорят: у вас бежит мороженое, это значит, что оно капает из стаканчика, и надо быстро-быстро слизывать, как жук муравьед, иначе оно попадет не в вас, а на вас.
Когда вы имеете дело с абсолютной реальностью стаканчика с мороженым, слово "в" положительно и предпочтительно, в отличие от явно отрицательного слова "на". Оно нам не нужно.
Только что я видел японское семейство: отец, мать и трое детей бежали по улице со стаканчиками мороженого в руках.
Почему-то я решил, что это маленькое чудо. Никогда не видел, чтобы целая семья бежала по улице со стаканчиками мороженого. Им было очень весело. Может это новый смысл слова "бежать".

Хорошо потрудились куры

 

Сладкие турбины мести нежно, как голос прекрасной женщины, урчат у него в голове и спокойно объясняют, что нет ничего странного и даже необычного в стареньком грузовичке с полным кузовом куриного дерма и выключенными фарами, который он ведет по тихой улице, населенной благополучным средним классом.
Куриное дерьмо он купил сегодня на большой птицеферме в Белом Сернистом Ручье, Монтана, и теперь вез его в городок под названием Вью, тоже Монтана, за двести миль от той фермы.
Никогда раньше он не замышлял ничего подобного, и вся процедура несказанно его порадовала - пришлось брать у приятеля раздолбанный грузовик, ехать в белый Сернистый Ручей, покупать куриное дерьмо, смотреть, как оно валится в кузов.
- Ох, и много получилось, - заметил человек, помогавший ему сгружать дерьмо в грузовик.
- Да, - гордо ответил новый хозяин куриного дерьма. - Немало.
- Что вы собираетесь со всем этим дерьмом делать? - спросил помощник, он любил поговорить с людьми, потому что слишком много времени проводил с курами.
- Собираюсь удостовериться, что оно попадет в нужное место.
- Ну, - сказал грузчик куриного дерьма, так и не придумав лучшего ответа. - Надеюсь, это куриное дерьмо подойдет вам как нельзя лучше.
- Это точно, - сказал человек, которого мы назовем Майк, хотя настоящее его имя С. Эдвин Джексон, но для нас совершенно неважно, как именно его зовут. Гораздо важнее то, что он сделал с куриным дерьмом.
Этим ранним и холодным февральским вечером Майк проезжал один за другим трудноразличимые дома, разыскивая тот, который ему нужен. Номерной знак на своем грузовике он замазал грязью, так что вычислить его будет трудновато.
Адрес с улицей Батт он так и нашел - по номерному знаку машины, удиравшей от брошенной на произвол судьбы маленькой собачки.
Эти люди оставили собаку в чистом поле, неподалеку от его дома. Увидав, что происходит, он выбежал на улицу, но было уже поздно. Он кричал им вслед, но они уехали, не обратив на него внимания и оставив перепуганную собачку прямо на дороге - та лишь смотрела, как уезжают хозяева - покинутое животное в лапах жестокой судьбы и дикой монтанской природы.
Майк подумал было схватить ружье и устроить погоню, но вместо этого заучил номер машины, вернулся в дом и записал его на бумажке, решив претворить в жизнь свою любимую мстительную фантазию, за которой ухаживал много лет, как за прекрасной женщиной.
Он жил на небольшой ферме всего в десяти милях от Вью, и жители этого городка взяли моду оставлять на его земле надоевших им животных. Несчастных собак и кошек ждали шок расставания, прощай, милый дом, муки голода и попытки существования в мире, выжить в котором у них не было ни единого шанса.
Всего минута отделяла счастливого домашнего любимца от жалкого создания, которое бывшие хозяева, вытолкнув из грузовика или легковушки, обрекли на медленную и мучительную смерть.
Домашнему животному не выжить одному в лесу или в поле. Его удел - страдание - минута за минутой, час за часом и день за днем, пока не явится добрая Смерть и не коснется своей тенью его жизни.
Деревенским не прокормить всех этих животных. У них есть свои. Как можно думать, что посторонние люди станут заботиться ваших собаках и кошках после того, как вы решили, что вам эти заботы ни к чему?
Ни в одном деревенском доме не хватит места для сотни кошек и пятидесяти собак. У них и так по несколько собак и кошек, куда же еще?
Без дураков - в этой гостинице нет свободных номеров.
Она забита под завязку.
Короче говоря, Майк, или С. Эдвин Джексон, был сыт по горло жестокостью людей, обрекающих своих животных на медленную и мучительную смерть в лесу или в поле.
Он видел щенков, изможденных и тощих, словно тени тонких прутиков; из всех признаков жизни один лишь голод перекатывался, словно кегли, у них в животах.
Однажды ему попался на глаза котенок, который грыз в огороде кукурузный початок, другой кот стоял у очень холодного ручья шести дюймов глубиной и силился поймать рыбку.
Голод превратил домашнего кота в рыболова.
Да, в его сердце не было любви к людям, что вытворяли такое с животными: у мерзавцев, бросающих этих несчастных на произвол судьбы, не хватало жалости даже на то, чтобы отнести их к ветеринару, который безболезненно сделает свое дело и тем избавит ненужных им животных от страданий. Иногда Майк думал, что люди бросают своих животных просто потому, что жалеют десять долларов на ветеринара. Он вынашивал план мести.
Он силился представить, о чем думают эти люди, увозя из домов бывших любимцев и обрекая их на ужас выживания в лесу или в поле.
Наступал момент истины - через несколько кварталов появится дом номер 14 на улице Батт, а с ним и месть во всей ее красе.
Тихий дом, большой и просторный, там живет средних лет мужчина с женой и так удачно пропавшей собакой.
- Не нашелся еще ваш песик? - поинтересовался сосед через день после его "исчезновения".
- Нет, так и нету нашего маленького Скотта.
- Ну, будем надеяться, придет. Такой славный песик.
- Да, конечно. Мы ведь так его любим.
- Не волнуйтесь. Еще найдется.
Мужчина и женщина смотрели по телевизору "Человек, который стоит шесть миллионов", когда Майк, развернув грузовик к обочине, подъехал прямо по газону к переднему крыльцу и вывалил на него три тонны куриного дерьма.
Мужчина отскочил от телевизора. Он подпрыгнул так резво, словно сам был человеком, который стоит шесть миллионов.
Женщина завизжала.
Она еще не знала, что завтра ей придется отменить визит в салон красоты. Ее ждут другие дела.
Под тяжестью куриного дерьма распахнулась передняя дверь, и лавина потекла прямо в гостиную.
Немало кур поработало над тремя тоннами куриного дерьма, и труд их был не напрасен.

Замок снежной невесты

...пропущенное намного важнее того, что последует, ибо не хватает самого главного - финала японского эротического фильма "Замок снежной невесты". Это был поразительно чувственный фильм. После нескольких сцен у меня встало, как у мальчишки. Горячо и неустойчиво - а жгло, как в пустыне.
Актрисы - воплощение красоты, грации и наслаждения. Трюки, которые они вытворяли, становились все сложнее и сложнее, все сильнее и сильнее будоража воображение.
Мощнейшая эрекция едва не опрокинула меня на спину, я готов был свалиться вместе с креслом прямо на колени сидевшему за мной человеку.
От секса кружилась голова, словно в водовороте тропического моря, мысли разбегались и собирались вновь, постоянно хлопая раскаленной дверью.
Фильм погружал меня глубже и глубже во все более замысловатый и фантасмагорический секс, добираясь до самых сильных за всю мою жизнь чувственных переживаний - настоящих или воображаемых. Мой предыдущий сексуальный опыт казался поразительно мелким, словно я бог знает сколько лет проработал бухгалтером на занюханной фабрике кирпичей и мышеловок в городке, скучном и унылом настолько, что у него не было даже имени. Обитатели лет сто не могли собраться хоть как-нибудь назвать свой город.
- Ладно, на будущий год что-нибудь придумаем, - так они решали эту задачу, и такова была моя сексуальная жизнь по сравнению с картиной, уже подбиравшейся к своему финалу.
До конца фильма оставалось девять минут. Я помню точно, потому что в окошке билетной кассы было выставлено расписание. Фильм заканчивался в 7:09, а часы на стене кинотеатра показывали 7:00. Меньше чем через десять минут моя сексуальная жизнь должна была повергнуться в прах, раствориться в прошлом.
К этому времени разворачивавшаяся передо мной женская эротика почти превратила сиденья кинотеатра в дымные струи. Очень странное и приятное ощущение - чувствовать, как под тобой испаряется кресло.
Но мне зачем-то понадобилось встать и выйти в вестибюль. Дело было важным и не терпело отлагательств. Пропустить нельзя. Исполнить - нужно. Такие вещи трудно объяснить, они слишком невнятны с самого начала.
Наверное, я решил купить холодной пепси-колы, при этом был уверен, что успею вернуться к финальной сексуальной сцене, а может, что-нибудь другое вытащило меня из кинозала.
Предположим, мне понадобилось в туалет или, встретив в вестибюле какого-то человека, передать ему очень важное письмо, а когда начался фильм, я понятия не имел, что мне покажут самую фантастическую сексуальную ленту всех времен и народов.
Но как бы то ни было, я закончил свои дела в вестибюле и поспешил в зал, чтобы успеть как раз к занавесу, опускавшемуся над последним кадром картины - замком в лучах заходящего солнца и огромной толпой вокруг этого замка.
Зажегся свет, и я увидел, что весь зал лежит без чувств. Несколько человек валялись в проходах. Мужские лица сияли таким блаженством, словно, пока я ходил, куда там мне было нужно, их всех коснулся Ангел Наслаждения.
Сеанс был последним, но к счастью, этот же фильм собирались показывать завтра. Я шел домой в полном раздрае, как будто прямо на земле оказался в аду. Ночь сочилась холодной водой, капли медленно падали на мою раскаленную эрекцию, а та в свою очередь тянулась сквозь сон, заманивая меня в ловушку настоящей и сильной боли.
В программке было написано, что первый сеанс "Замка снежной невесты" начинается в 12:01. Утро прошло, как танец обезьяны на глыбе льда.
В четверть двенадцатого я подошел к кинотеатру, но кинотеатр исчез. Бесследно. На его месте раскинулся небольшой парк, в нем играли дети, а на скамейках сидели старики и читали книжки.
Я спрашивал людей, куда пропал кинотеатр, но никто не говорил по-английски. Когда, в конце концов, я нашел англоговорящего человека, он сказал извиняющимся тоном, что приехал из Осаки, в Токио первый раз, ничего не знает про кинотеатр, но парк очень красивый. Ему нравится пейзаж, хорошо, когда много деревьев.
Позже я познакомился с людьми, которые разбирались в японском кино. Я спрашивал их о "Замке снежной невесты". Они никогда о таком не слышали - точно ли я уверен, что картина называется именно так.
Да, я уверен. "Замок снежной невесты", и никак иначе. К сожалению, они ничем не могли мне помочь. Теперь вы видите: есть все, кроме того, чего нет.

Внезапный город-призрак

Всего несколько слов из Монтаны, потом я отправляюсь в город, потому что сегодня там обязан появиться хоть кто-нибудь. Если все будут сидеть по домам, город опустеет. Пропадут машины, замрут улицы, а в магазинах поселится безлюдье, несмотря на совершенно беспраздничную среду. Об этом, вполне возможно, расскажут в шестичасовых новостях. Преподнесут как шутку, чтобы зрителям было над чем посмеяться:

"Мы ведем репортаж из Ливингстона, Монтана; семитысячное население этого города решило не покидать своих домов, а потому Ливингстон на 24 часа превратился в город-призрак. Никаких сообщений об официальных причинах этого уникального события мы не получили. Мэр города в сегодняшней беседе с корреспондентом "Эй-Би-Си-Ньюс" отказался от комментариев, так что можно смело предположить, что Монтана твердо стоит на страже своих рубежей".

Зацепившись за собственную шутку, диктор широко улыбнется - и улыбка прицепится к его лицу прочно, словно якорная цепь к днищу "Титаника".
Никому здесь это не нужно, так что я отправлюсь в город и постараюсь сделать так, чтобы меня заметили. Надеюсь, другие жители последуют моему примеру. Я вовсе не хочу, чтобы мое сидение дома превратило Ливингстон во внезапный город-призрак.

Мышь

Усаживаясь за столик токийского уличного кафе, я почувствовал запах мертвечины. Огляделся по сторонам, но не нашел ничего мертвого - затем запах исчез, и я заказал кофе.
Перед тем, как принесли кофе, запах мертвечины вернулся, но через пару секунд исчез. Я стал пить кофе. Когда запах мервечины появился в третий раз, я, конечно, обратил на него внимание, но постарался не придать значения.
Дул ветер, и я решил, что, может, он приходит вместе с ветром, а значит - пусть его, и стал с интересом разглядывать людей, что появлялись на улице и проходили мимо. Я люблю разглядывать людей, и Япония - хорошее для этого место. Так я просидел не один час, глядя на людей, и заказал вина, когда допил кофе.
За это время запах появился и исчез сотни раз, но мне было все равно, ведь я знал, что через секунду его не будет. Пахло так, будто уксус превращался в сахар, а сахар в уксус. Мой нос ловил самый центр этого превращения. Короче говоря, ветер нес запах мертвечины, по крайней мере, так я думал до тех пор, пока вдруг не понял, что вовсе не ветер приносит этот запах, а я сам. Он появлялся всякий раз, когда я наклонял голову к груди. Я понял, что пахнет мое сердце.
Кто- то умер в моем сердце.
Я решил разобраться, кто - по силе запаха. Сразу понял, что это не лев, не овца и не собака. Методом логической дедукции, я пришел к заключению, что это мышь.
У меня в сердце мертвая мышь.
Что делать?
Пока я искал решение, за соседний столик села японка. Этот столик был совсем рядом с моим, она побрызгалась очень тонкими, но всеподчиняющими духами, словно смерть в другую сторону - из-за аромата этих духов я больше не чувствовал, как пахнет мертвая мышь в моем сердце.
Женщина и сейчас сидит рядом. Мне хотелось бы рассказать ей все то, что я рассказал вам о мыши и о духах, но вряд ли она поймет.
Все будет хорошо до тех пор, пока она сидит рядом.
А мне нужно решить, что делать дальше.

Ковровый дом

В заваленном снегом городке то загорается, то гаснет вывеска: КОВРОВЫЙ ДОМ. В Монтане конец ноября, поздний вечер, улицы пусты. Все спрятались от снегопада. Иногда проедет случайная машина - редкая, как старая почтовая марка. Снег кружит над вывеской, а та призывает людей покупать ковры в закрытом магазине.
Ковров полно, но дверь заперта, продавцы ушли домой.
Странно, зачем они включили эту вывеску, когда продавать ковры все равно некому. Даже если, скажем, в полночь, проходя мимо, вы впечатлитесь настолько, что решите купить ковер, у вас ничего не получится, потому что КОВРОВЫЙ ДОМ закрыт.
В этот снежный и чертовски холодный вечер, посмотрев на мигающую вывеску, вы, вполне возможно, и вправду захотите купить ковер, чтобы завернуться в него и хоть чуть-чуть согреться.
Но даже и не думайте.

Телесезон 1977

Вчера вечером температура упала до 12 градусов. Очевидно, самая холодная ночь за всю нынешнюю осень. Я проверял температуру, пока смотрел телевизор - комедию положений и что-то там еще.
Я честно пас эту температуру, следуя за ней, как ледяной пастырь, час за часом, вниз с 30-ти до 12-ти градусов. Посмотрев некоторое время телевизор, выходил на заднее крыльцо и смотрел на градусник.
Трудное это дело - говорить об американской поп-культуре, но, тщательно взвесив слова, я все-таки должен признать, что температура получилась намного интереснее телевиденья.
Жаль, что из нее нельзя сделать программу. Не пришлось бы каждый раз вставать и выскакивать на улицу. Сидел бы себе и смотрел в 9 часов вечера 16 градусов по Фаренгейту.

Окно

-- как запотевает холоднющим утром кухонное окно, и совсем ничего сквозь него не рассмотришь, потом медленно проясняется, и видны заснеженные горы, 10 000 футов, и окно запотевает снова, кофе на плите, и горы исчезают, как грезы.
... так и я этим утром.

Мучительная наклейка от воздушной кукрузы

-- как запотевает холоднющим утром кухонное окно, и совсем ничего сквозь него не рассмотришь, потом медленно проясняется, и видны заснеженные горы, 10 000 футов, и окно запотевает снова, кофе на плите, и горы исчезают, как грезы.
... так и я этим утром.

Позапрошлой ночью мне пришла в голову некоторым образом блестящая идея: досидеть до трех утра, допить одну бутылку виски и как следует приложиться ко второй. Вчера днем вся порочность этой идеи явила себя трудно переносимым похмельем, и я вдруг обнаружил, что сижу за кухонным столом и отчаянно пытаюсь прочесть этикетку на пустой банке из-под воздушной кукурузы.
Наклейка сообщала о бывшем содержимом банки больше, чем я вообще хотел знать о воздушной кукурузе. Иногда я жарю себе эту кукурузу - время от времени, может раз в месяц, не чаще, но этикетка не считала мои слишком простецкие отношения с воздушной кукурузой заслуживающими внимания. Она ударилась в тонкости выращивания воздушной кукурузы и повествования о людях, этим занимающихся. Она перечислила тысячи "мучительных" экспериментов и сорок поколений невероятных семян, которые позволили вывести именно этот сорт воздушной кукурузы - кукурузу "для гурманов". Она не забыла упомянуть ни про "нежную заботу", ни про защиту от "чужой пыльцы", в дело пошли слова "технически" и "научно", а сам продукт назывался у нее не воздушная кукуруза, а воздухозаполняемая. Мелькнули также слова "однозначно обыкновенная" кукуруза. Я удивился: почему, расписывая свою кукурузу, они не воспользовались словом "простая".
Но, так или иначе, у меня раскалывалась голова, и мне нафиг не нужно было все их дерьмо насчет фермеров и их "воздухозаполняемой кукурузы". Банка пуста. Отвлечься или успокоиться, заполняя воздухом их хваленую кукурузу - невозможно, даже если бы там что-то оставалось. Полная сковородка раздувающейся кукурузы - для моей измученной головы это было бы слишком.
Дочитав наклейку, я поклялся никогда больше не покупать их кукурузу.
В двадцатом веке слишком много информации занимает слишком много места, где-то нужно подвести черту, что я и сделаю, когда следующий раз захочу воздушную кукурузу. Это будет воздушная кукуруза в самом что ни на есть простом пакете - и чтоб без единого "мучительного" слова.

Вооброжаемое начало Японии

Так начинается самое первое воображаемое путешествие в Японию. В Сан-Франциско вы садитесь в самолет. Вы счастливы. Япония! Вы не один месяц планировали это путешествие. Вы получили свой первый паспорт и прививку от оспы, прочли кучу туристских справочников о Японии и японских обычаях. Выучили две-три простых японских фразы: "О Хайо" - это доброе утро.
Приближается день отлета. Вы пообещали привезти подарки: чашки, веера и все в таком духе. Вы пообещали отправить тысячи открыток. Вы начали паковать чемоданы за две недели до отлета. Только бы ничего не забыть. Вы перевели деньги в чеки и купили билет на самолет.
И вот настал знаменательный день - вы летите над Тихим океаном в Японию. Проходит час за часом. Вам не сидится на месте. Страна с тысячелетней историей, цивилизация, строившая прекрасные дворцы задолго до того, как американцы начали строить курятники!
Десять часов подряд вы не видите ничего вообще, и тут показывается земля, береговая линия - Япония!
Самолет все ближе и ближе подбирается к острову, и вы замечаете, что у воды стоят миллионы японцев. Их лица обращены к небу, туда, где летит самолет, вы опускаетесь все ниже, ниже, и вот уже можно сказать со всей определенностью: люди высматривают именно ваш самолет, они держат в руках какие-то штуки и начинают ими размахивать.
Сначала вы не понимаете, чем это они машут, но вдруг неожиданно, чудом, до вас доходит. Миллионы японских мужчин, женщин и детей машут самолету палочками для еды.
Добро пожаловать в Японию!

Листья

В последнее время меня почти стерли с лица природы, словно классную доску перед началом уроков, и потому, забредя вчера в японский район Сан-Франциско - японский город - я вдруг увидал, что весь тротуар завален шоколадными обертками.
Сотни шоколадных оберток. Кто, черт побери, слопал весь этот шоколад? - думал я. Как будто, по улице прошел всеяпонский съезд шоколадоедов.
И тут я заметил неподалеку сливовые деревья. И тут я заметил, что уже осень. И тут я заметил, что листья падают, как им положено падать каждый год в это время.
Где же меня носило?

Второе пробуждение

На моих плечах тяжесть мира. По шкале этих забот Атлант мне по колено, а его планета - баскетбольный мяч.
Мысли с такой скоростью несутся вперед, что вспышка молнии рядом с ними - не более чем кубик льда в жалком стакане разбавленного лимонада, что держит в руках старуха, сидя на парадном крыльце где-то в Луизиане. Она таращится в пустоту и сжимает в руке стакан лимонада.
Другими словами: мое внутреннее географическое чувство совсем ничтожно, или чуть более того. Если честно, то сейчас я на полпути к Альбукурке. В первый раз свернул не в ту сторону, когда открыл этим утром глаза, а второй - когда встал с кровати.
Я хочу быть там, где я есть, но, оказывается, меня занесло на 66-й тракт, до Альбукурке пятьдесят миль, а далеко позади, словно парализованный кинонаплыв, замерла тень Сан-Франциско.
Но тут наплыв схлопывается, будто умирающий от инфаркта телевизор, Нью-Мексико исчезает, и я в мгновение ока переношусь обратно в Сан-Франциско, где был все это время и не меньше минуты шагал к Бродвею по ступенькам Кёрни-стрит.
Причина тому - абсолютная реальность окна, на котором развешаны утиные носы и куриные лапы. Другие части птиц куда-то подевались, а носы и лапы на месте.
Квартира, очевидно, принадлежит китайцу, и за ее окном подсыхают на солнце пять веревок с утиными носами и куриными лапами. Не знаю, для чего - может, затевается особенная, раз в сто лет, китайская пирушка, а может обычный суп. Проголодались? Ну, ешьте.
Мне известно лишь одно: реальность лап и носов восстановила мою собственную, и день начался опять на ступеньках Кёрни-стрит, словно я только что проснулся.

24 марта в Монтану прибудет поэзия

Так написано в телепрограмме.
Поэзия прибудет в пятницу, в 6 часов утра. Поэзия на земле коров и гор - я жду, не дождусь. Она явится сразу после "Ранней фермерской вахты" и пробудет в Монтане полчаса - до 6:30, когда у нее назначена другая встреча. Наверное, в Аризоне, а может, уступая требованиям народа, она решила посетить Грецию.
Монтанские телепередачи начинаются в 5:20 с программы "Сельский день", за которой в 5:25 идут "Фермерские новости", в 5:30 "Предрассветный урок", после чего, как я уже говорил, мы смотрим "Раннюю фермерскую вахту", а затем в 6 утра в Монтану прибывает поэзия.
Предполагается, что поэзия примет облик передачи под названием "Говорят поэты", о которой телепрограмма сообщает: "Подспудные изменения самой сути работы, возникающие при ее переводе"
Это то, что нужно Монтане, зрители будут счастливы. Я почти вижу, как тысячи ранчеров, приклеившись в 6 утра глазами к телевизорам, разбираются, наконец, с поэзией и весь день до вечера только о ней и говорят со своими соседями.
- Что вы думаете о поэзии, переводах и потерянных смыслах?
- Ну, как бы это сказать, на прошлой неделе у меня пропал теленок, а жена в день моего рождения сбежала с моим же лучшим другом. Никогда не хотел, чтобы мне опять было двадцать семь лет, но послушать интересно, надеюсь, они найдут эти смыслы. Теленка, правда, жаль. А жену нет. Вторая жена хоть готовить умеет. Смотреть там не на что, но готовить умеет и не сбежит ни с кем.

Воскресенье

Сан-Франциско, очередь в кассу, передо мной мужчина средних лет, весь этот божий день он работал, как проклятый. Доставая из корзины один предмет за другим, он выкладывает на прилавок свое воскресенье. Сначала кварту дешевой водки, потом банку собачьего корма, газету, искусственное полено для камина.
Молодой кассир нетерпеливо поглядывает на выстроившийся перед ним городской образ жизни. Он насмотрелся на таких покупателей и потерял к ним всякий интерес.
- Дайте мне две пачки "Мальборо", 100 мм., - говорит мужчина, разобравшись с покупками. До ранчо с телятами слишком далеко. Не думаю, чтобы он когда-либо закуривал сигарету перед коровьим стадом.
Кассир пробивает покупки, и мужчина достает из кошелька хрустящую десятидолларовую бумажку. Он складывает ее, точно нож.
Мне сорок четыре года.
Теперь - моя очередь.

Японская любовь

Я наблюдаю вблизи за японским любовным романом. Фактически, я лежу в одной постели с любовниками и вижу все, что они делают. Я часть их ебли, но эти любовники не совсем обычные.
Кинорежиссер и его картина.
Посмотрев на меня сейчас, вы увидите человека, который тихо сидит в кинотеатре и очень внимательно смотрит кино, но я не смотрю кино, я смотрю страстную любовь: каждый ее кадр - это поцелуй или ласка, а каждая сцена - грозовой раскат секса.
Человеческая любовь по сравнению со страстью искусства часто кажется школой льда, скелетом холодильника, что лежит себе на боку где-то там, у Северного полюса.

Синицы-рабыни танцуют чечётку

Джону Фрайеру

Много есть легенд о том, как человек использовал во зло семена подсолнуха. Однажды коварному учителю танцев пришла в голову мысль, что, пустив в дело семена подсолнуха, можно так взнуздать энергию природы, что позавидует сам доктор Франкенштейн.
Учитель танцев был воистину плохим человеком, ведь всякому известно, что синицы обожают семена подсолнуха, особенно зимой, когда тяжелый снег покрывает землю.
Семена подсолнуха - надежное дьявольское средство, способное поработить сердца и умы синиц, что и сделал учитель танцев, купив двадцать больших птичьих кормушек и наполнив их семенами подсолнуха.
Со всей страны к нему слетелись синицы - подальше от пытливого взора того человека, у которого хватило бы совести и желания стать Президентом Соединенных Штатов, и для кого скандал вокруг жестокого обращения с синицами стал бы первым шагом к посту Президента.
Учитель танцев купил стофутовый мешок семян подсолнуха, и насытившиеся синицы оказались целиком в его власти. Ради этих семян они готовы на все.
... что угодно.
Оставалось совсем немного - научить их танцевать чечетку. Через пару месяцев, под крылом у злодея собралось не меньше сотни синиц-чечеточниц, что тут скажешь.
Он сшил им маленькие целиндрики, вырезал тросточки и заставил плясать на огромном, богато украшенном зеркале, что лежало на кухонном столе в окружении грязных тарелок и пустых бутылок.
Он заводил на проигрывателе хорошую чечеточную музыку, Бетховена или Диксиленд, и птички танцевали, разрывая на части свои маленькие сердца, лишь бы получить еще немножко семян подсолнуха.
Как Джон Аудубон Басби Беркли , он обучил их сложному и точному танцу, они исполняли его на этом проклятом зеркале, в то время как сам единственный зритель накачивался дешевым джином из дырявого и уже десять лет как зачерствевшего обломка свадебного торта.

Мораль: Не ведитесь на семена подсолнуха. Вы, конечно, не синица - но мало ли что.

Болотная радость

Болотная радость открывается мне снова, просачиваясь грязью в предрассветные часы, раскрокодиливая мою реальность и объясняя, что стоячая вода обладает собственным разумом, иногда не менее блестящим, чем у нобелевского лауреата, нужно только разговаривать с этим разумом на его собственном языке и не пытаться превратить его в Гималайские горы.
Ядовитые змеи?
Они у меня вместо вилок и ножей. Тупой металл превращается в увлекательное приключение. Гамбургер становится вопросом жизни и смерти.
Комары?
Да это всего-навсего кровожадные воздушные кондиционеры. Оставьте свой кровавый эготизм, и все дела.
Трясина?
Для меня трясина - это телефонный разговор с любимой женщиной. Мы с ней мило болтаем о секретной погоде и договариваемся встретиться на следующей неделе в кофеюшне, что так похожа на болотную радость.

Небесно-голубые штаны

Японская девушка этого не знает, но сегодня величайший день в ее жизни, Эверест ее существования. Ей лет восемнадцать. Приходится гадать, потому что я так и не увидел ее лица. Но что бы ни происходило потом, лучше, чем сегодня, ей уже не будет.
Сойдя на станции Хараюку с яманотского поезда, она шагает впереди, рядом с ней молодой человек - можно не сомневаться, ее парень.
Очень светлые голубые штаны облегают ее, как небо землю. Штаны не случайны. У нее великолепная фигура, и она несет себя, как святыню двадцатого века, лучась от собственного поклонения. Она следит за каждым своим шагом и даже за тенью, что отбрасывает ее тело. В молящих глазах мужчин она видит все могущество своей телесной религии.
В какой-то момент, чуть отогнувшись назад, она легонько и радостно ласкает свою попу. Она знает толк в прекрасном, все оно принадлежит ей. Любовно касаясь его, она счастлива.
Доживи эта девушка хоть до ста лет, жизнь никогда не будет такой, как сейчас.

Киото, Монтана

В Киото есть буддийская святыня под названием Сад Мхов - в нем тысячи оттенков и фактур мха, и любое его дрожание превращается в музыку, столь чистую и ясную, что каждая ее нота сияет зеленым светом для воспаряющей души.
Саду мхов более шести веков; немало музыки и молитв расстелились за это время над ним подобно туману.
Здесь в Монтане есть небольшой каньон - сужаясь, он переходит в каменистое и поросшее тополями ущелье. Осенью тополя напоминают желтый водопад, что струится в никуда из ниоткуда.

Другой или тот самый барабанщик

Старая-старая история - на планете, что зовется Земля, ее знает любая культура: мальчишка лупит барабанными полочками по всему, что попадется ему на глаза. Он не может таскать за собой барабан, а потому все вокруг становится барабаном.
Недели три я наблюдал за японским мальчишкой и его барабанными палочками. Он барабанил по деревьям, спинкам стульев, стенам, столам и седлам велосипедов.
Всего секунду назад весь слышимый мир заполняли барабанные звуки тяжелой ритмичной песни, что лилась в кафе из двух динамиков.
Обернувшись, я увидал, как этот мальчишка в превосходном ритме барабанит по воздуху - как будто дробь выбивали именно его палочки.

Когда 3 впервые обрело смысл

Благоразумное факсимиле насилия над естеством явилось на коктейль к нему в голову. Оно оказалось интересным гостем и неплохо развлекло других гостей, из которых, если сфотографировать их вместе, получился бы групповой портрет его разума.
Факсимиле насилия над естеством рассказало пару забавных историй и пустилось в пляс. Гости с восторгом за ним наблюдали. Потом зазвонил телефон, попросили факсимиле, которое покинуло общество сразу после разговора, потому что, как выяснилось, забыло о назначенной встрече - в пригороде за много миль от этого места.
Его уходу предшествовали извинения и прощания. Затем, после минутного замешательства веселье продолжилось. На этот раз центром внимания стало некое воспоминание его детства.
Воспоминание относилось к тому моменту, когда он впервые понял, что цифра 3 относится к 3-м вещам как к 3-м яблокам.

Однокадровый фильм о человеческой жизни в 70-е годы

За три года ничего не произошло.
В первый год он не замечал, что ничего не происходит. В середине второго что-то забрезжило - подобно рассвету в забракованном комиксе, который никто не хочет печатать ни в газете, ни в журнале, и, в конце концов, художник сам выкидывает его на помойку, забывая окончательно, что вообще этот комикс рисовал.
... ни копий не осталось, ни воспоминаний...
Такой же рассвет забрезжил перед ним в середине второго года, когда ничего не происходило.
К началу третьего года, он уже ясно понимал, что не происходит ничего. И задумался.
Он не знал, плохо это или хорошо.
Понадобилось одиннадцать месяцев, чтобы добраться до конца третьего года, когда не происходит ничего. Теперь он размышлял, пропустил ли что-то происходящее или его просто мучает тоска, как очередную жертву прошлого.
Он решил подождать еще год и посмотреть на свои ощущения.
Нет причин во что-то влезать, думал он. Кому охота погружаться с головой в воду.

Мой токийский друг

Гручо:
Харпо и Чико сказали, что, когда умрут, пришлют мне весточку - если смогут.

Джордж Джессел :
Ну и как, получил?

Гручо:
Ни слова, черт подери.

Здесь, в Токио, я подружился с восьмидесятилетним Гручо Марксом. Я привез из Америки 586-страничную книгу о старике Гручо и теперь открываю ее всякий раз, когда скучаю по хорошей компании.
Книга называется "Привет, я, кажется, ухожу", написала ее Шарлота Чандлер, его старая приятельница. Она рассмотрела Гручо со всех сторон. В книгу вошли ее воспоминания плюс разговоры с людьми, которых он знал и любил: с Вуди Аленом, Джорджем Джесселом, Биллом Косби, Джеком Николсоном и так далее. А еще интервью с его братьями Гуммо и Зеппо.
Харпо и Чико, конечно... ни слова, черт подери.
Вот уже шесть недель я дружу с Гручо Марксом. Жаль только, дружба эта в одну сторону. Я прочел о нем сотни историй, смеясь и поражаясь мудрости и фантазии этого старика.
Если я не сижу в своем маленьком номере высоко над Токио и не смотрю на его книжное отражение, то, куда бы ни пошел, только о нем и думаю. Сейчас я выгляну в окно электрички, но вместо Токио увижу там фотографию восьмидесятилетнего Гручо Маркса.
Для всех Токио, а для меня - Гручо.
Когда я буду ужинать в одиночестве, Гручо сядет рядом, скажет что-нибудь смешное, и я улыбнусь.
Или буду разговаривать с очень серьезными японскими интеллектуалами, а Гручо подкрадется к нам тайком, как это умеет делать он один. Скажет что-то вроде:
- Одно из двух: или этот человек мертв, или у меня встали часы. - Я засмеюсь, и японцы удивятся моему смеху. Они посмотрят на меня с ухмылками, и мне придется извиниться:
- Простите, просто вспомнил кое-что смешное. - Они постараются понять - странные эти американцы и несдержанные - но так и не смогут.
Рассмешив меня, Гручо неслышно исчезнет, растворится в тени комнаты - той самой тени, что тянется вечно и уносит людей в смерть.
Саёнара, Гручо.

Куриная басня

 

Они для меня почти как люди. Вчера в Монтане дул ветер, и они были итальянцами, потому что я накормил их спагетти. Они разыграли комическую инсценировку римского банкета, на котором отмечается мрачная годовщина какого-нибудь братства. 81 год со дня смерти матушки отца-основателя Сыновей Итальянских Очков, Поклонников Поездов и Велосипедов.
Впервые в жизни куры ели спагетти; их бурые перья трепетали на ветру, как трава, или часть солнечного утреннего узора.
Куры обсуждали спагетти. Может поэтому они для меня почти как люди - все время разговаривают. У них всегда есть что сказать.
Пока семнадцать кур ужинали в Риме, восемнадцатая откладывала яйцо в курятнике. Голова ее повернулась в сторону макаронного благодетеля. Яркий глаз блестел на ветру и таращился на меня.
Сегодня куры стали азиатами, ибо я накормил их остатками риса. Изучив весьма внимательно первые крупинки, они замахали клювами, словно палочками для еды, и очень скоро с удовольствием унеслись в Китай.

Мораль: Очень трудно найти в этом мире место, чтобы рядом не было куриной могилы.

Забор

 

Еще один пустой участок земли размером с квартал, полный забвения и городских воспоминаний. В давно прошедшие времена здесь стояли дома и жили люди. Домов теперь нет, и людей теперь нет. Все они исчезли более-менее одновременно. Сейчас пустой участок ждет, когда его заполнят новые дома и новые люди.
Через сто или около того лет здесь снова будет пустой участок земли.
Участок огорожен проволочным забором, словно там заточен вор, пожелавший украсть пустоту. Участок покрывает пожелтевшая за лето трава, она выпячивается округлыми контурами, точно маленькие холмы. Наверное, это остатки подвалов кажутся теперь холмами. Миниатюрная копия большого пейзажа.
Через забор на этот пустой участок пристально, а может отвлеченно, смотрит старик, в руке у него тросточка. Мне непонятно, что он там увидел интересного настолько, что это потребовало всех остатков его внимания. Возможно он там жил, когда дома еще цвели. Почему-то, безо всякой на то причины, мне в это не верится, но в последнее время я слишком много ошибаюсь. Я промахиваюсь слишком часто, и потому из одного моего сомнения в том, что старик здесь жил, следует, что так оно и было на самом деле.
Увлекшись разглядыванием пустого участка, он едва не пропускает автобус. Я сажусь с ним рядом. Я смотрю на руки, которые держат трость между тонких изношенных ног. Руки покрыты веснушками смерти, такими плотными, что они напоминают фотографии с воздуха затерянных в джунглях развалин племени Майя.
Старик открывает рот и зевает. Зубы у него еще собственные. Господи, как же они стары! Судя по виду, кусочек свежей белой булки стал бы для них непосильной задачей.
Я улыбаюсь про себя.
Проволочный шестифутовый забор поставили специально, чтобы отгородиться от вот этого старика. Что, по их мнению, он собрался делать? Перелезать через забор и отстраивать заново прошлое, возвращать прежние дома и прежних людей?

Подписчики солнца

Сейчас утро, вот-вот включится телетайп, и токийский отель соединится прямым мостом с мировыми событиями, если конечно они произойдут.
Телетайп спит, наслаждаясь последними секундами, перед тем как пробудившись, доставить нам то, что последующие столетья истории запомнят как 17 июля 1978 года.
Аппарат посапывает в вестибюле отеля "Кейо-плаза", а история ждет, когда истекут последние секунды, и она запишется на этом телетайпе, разбудив его особым будильником, который вместо того, чтобы звенеть, отпечатает слово TESTING, а затем шесть апострофов '''''' и буквы:

M
MN
MNN

За этим необычным пробуждением последуют новые буквы, а за ними - религиозный гимн всех телетайпных аппаратов:

THE QUICK BROWN FOX JUMPS OVER THE LAZY DOG
THE QUICK BROWN FOX JUMPS OVER THE LAZY DOG

Первый пробный узор заканчивается словами:

END HOW RCVD?''''''

Будильник расталкивает аппарат, печатая пять раз одно и то же, и вот уже десять проснувшихся лисиц прыгают через десять проснувшихся ленивых собак и пятерых END HOW RCVD?''''''.
Телетайп бодр, готов встретить новый день, и самая первая новость соединяет его с третьей от солнца планетой Земля:

:ВНИМАНИЮ ПОДПИСЧИКОВ:
С ДОБРЫМ УТРОМ